Аркадий Соснов — один из лучших журналистов Петербурга, и один из самых уважаемых. Как удаётся подтверждать то и другое на протяжении десятилетий? Только одним — он профессионал высшей пробы.
— Аркадий Яковлевич, ваши недавние книги — «Калитка имени Алфёрова» и «Сбывшиеся сны Натальи Петровны. Из разговоров с академиком Бехтеревой», написанные на основании бесед с выдающимися учёными, — стали бестселлерами. А ведь учёные, как мне кажется, не очень-то жалуют журналистику и журналистов. Как вам удалось их разговорить, да ещё добиться такой откровенности?
— Я бы не сказал, что учёные не жалуют журналистов. Они скорее не жалуют невежд от журналистики. Если учёный почувствует твою некомпетентность, он потеряет интерес и доверие к тебе, и ты не получишь то, за чем пришёл. Исключение — условные «блондинки», которые могут себе позволить вопросы типа: «Ой, а чем это вы тут занимаетесь?», в надежде, что учёный муж распушит перед ними павлиний хвост. И этот подход «на голубом глазу», представьте, иногда прокатывает.
Конечно, ты не можешь сравниться по уровню знаний с человеком, который всю жизнь занимался полупроводниковыми лазерами или расшифровкой древних рукописей. Да и вряд ли это в принципе возможно, ведь наука необъятна, есть непостижимые таинства нейробиологии, ядерной физики, астрономии и других дисциплин, есть глубинные процессы, которые трудно описать понятными читателю словами. Поэтому, как ни банально звучит, к общению с учёным надо готовиться, насколько позволяет время, — наш главный дефицит.
К счастью, сейчас для этого гораздо больше возможностей, чем в начале моей карьеры, — не обязательно идти в библиотеку, можно залезть в Интернет. И затем, работая над материалом, найти ту меру условности, образности, которая поможет перевести сложный язык науки на общедоступный. Если собеседник проникся к тебе доверием, он эту игру примет.
В любом случае от ошибок никто не застрахован. Однажды я напечатал очерк об орнитологах с биостанции Зоологического института, которые занимались кольцеванием пролётных птиц на Куршской косе. По техническим причинам не смог согласовать текст (а это необходимая страховка научного журналиста), и в нём проскочила фраза: «Я брал в руки крохотных птичек, потных после перелёта». Вернувшиеся по окончании полевого сезона орнитологи со смехом объяснили мне, что птички не потеют.
— У вас техническое образование. Почему и на каком этапе вы вдруг перешли в журналистику?
— Это случилось не вдруг. С детства во мне спорили гены: мама преподавала в школе русский язык и литературу, папа был учителем химии. Помню, мама давала мне понарошку проверять домашние задания своих учеников, я представлял, как выглядит каждый из них, по фамилии и по почерку, делал карандашом пометки на полях, которые она потом подчищала резинкой. Сам писал школьные сочинения только на «отлично».
В конце концов, победили мамины гены, но и папины пригодились. Сначала я поступил в Ленинградский технологический институт имени Ленсовета (когда-то это звучало гордо), где уже на первом курсе пришёл в редакцию вузовской многотиражки «Технолог», заведовал студенческим отделом. По окончании вуза попал в цепкие объятия Всесоюзного НИИ нефтехимических процессов. Три года я обязан был там отработать по распределению, но по инерции застрял ещё на полтора. Пребывая в Нефтехиме, тискался (как тогда говорили) в журнале «Аврора» и в молодёжной газете «Смена», в которой в итоге и оказался. Провел в ней тринадцать замечательных, хотя и очень трудных лет.
Считается, и не зря, что техническое образование учит мыслить логически, анализировать, обобщать, — качества, незаменимые для журналиста. Но тратить на их обретение девять лет (по 4,5 в вузе и НИИ)? Конечно, перебор. С другой стороны, это мой, уникальный опыт, и неизвестно, чем бы я его заменил и что бы из меня вышло, сложись по-иному.
— За годы своей профессиональной деятельности вы написали сотни репортажей, интервью, очерков и статей. Что было самым важным, интересным, запоминающимся для вас?
— В «Смене», с одобрения главного редактора Геннадия Селезнёва, который принимал меня на работу, я запустил страницу «Эврика». Все непризнанные гении, изобретатели вечных двигателей и просто чудаки были мои. На полосах газеты, которая считалась рабоче-крестьянской (я тоже отдал дань этой тематике), появились не только молодые учёные и специалисты, но и академики — биолог Евгений Крепс, химик Яков Колотыркин, зоолог Орест Скарлато, энергетик Игорь Глебов. Стал «Воскресным гостем» будущий нобелевский лауреат, заведующий лабораторией Физико-технического института Жорес Алфёров.
Серию моих бесед с космонавтами открыл инженер и учёный Георгий Михайлович Гречко. Правда, этот блин мог получиться комом. Наша пространная беседа в его московской квартире не записалась на диктофон! Я по памяти перенёс её в блокнот, сидя на подоконнике на лестничной площадке ниже этажом. Уже из редакции отправил собеседнику, ожидая разноса. Гречко внёс в текст пару мелких поправок и потом на пресс-конференциях ставил в пример «одного питерского журналиста, который умеет удивительно точно излагать ход моих мыслей».
Но самая памятная история — публикация беседы с Президентом Академии наук СССР Анатолием Петровичем Александровым. Эта эпопея заняла около года. Дважды текст исчезал в его приёмной, я не сдавался, отправлял в третий. Наконец, звонит его помощница: «Завтра Анатолий Петрович будет в Ленинграде! Встречайте его в Пулково! Рейс такой-то. Я проследила, чтобы согласованный текст он взял с собой!». Легко сказать… Кто я такой, чтобы встречать трижды Героя Социалистического труда, члена ЦК КПСС, Президента АН СССР, выдающегося учёного-атомщика?
Через депутатский зал проникаю на кромку лётного поля. Вижу шеренгу официальных лиц во главе с председателем горисполкома Ходыревым – пристраиваюсь к ним. Грузный бритоголовый АП с каждым здоровается за руку. Все рассаживаются по машинам, мне нужен Александров, в последний момент протискиваюсь в «ЗИМ» вслед за ним и Ходыревым. Мест больше нет, но водитель, приняв меня за своего, раскрывает раскладной стульчик между вторым и третьим рядами кресел. Едем. У них свой разговор. Понимаю, что надо подать голос, иначе будет поздно. «Анатолий Петрович, наша беседа для «Смены», вы согласовали текст…». Випы в изумлении. Александров шарит в портфеле: «Нет ничего. Давайте в другой раз». — «Но ваша помощница сказала, что передала вам текст!» — «Подождите». — Он проверяет карманы пальто и вытаскивает из-за пазухи свернутые в трубочку листки. Вцепляюсь в них руками и зубами.
Машина въезжает в ворота некоего оборонного завода. Высокая делегация направляется в дирекцию. Владимир Яковлевич Ходырев, обернувшись, бросает мне напоследок: «Знал бы я, кто ты такой, ноги бы твоей здесь не было!». Вот скажите, что я ему плохого сделал? С трудом выбравшись с режимного предприятия, лечу в редакцию. Увидев материал с визой самого Александрова, Селезнёв ставит его в номер. Такие у нас были будни и праздники.
— Из «Смены» вы перешли в газету научного сообщества «Поиск», что выглядит логичным шагом. Но параллельно работали в «Московских новостях», журнале «Огонёк», «Литературной газете», учредили альманах социального партнёрства «Русский Меценат». Получается, одной научной журналистики вам было мало?
— Не скажу, что я ей изменял, просто искал новые форматы. Например, с режиссёром Александром Слободским мы сделали более 20 телефильмов цикла «Нобелевское измерение» о научных институтах, их лидерах, решающих цивилизационные проблемы. Да и в каждом из названных вами изданий появлялись мои материалы об учёных, подчас в непривычных ракурсах. Скажем, о том, как доктор физико-математических наук Юрий Абрамов стал известным антикваром, создателем Музея дворянского быта, благотворителем Эрмитажа. Сотрудничество с Эрмитажем — мы вместе проводим ежегодный День Мецената, праздник благотворителей и социально ответственных компаний — позволило мне открыть для себя феномен эрмитажной науки. Ей посвящена беседа с директором Эрмитажа академиком Михаилом Борисовичем Пиотровским, недавно напечатанная в трёх номерах «Поиска».
— О чём или о ком вам хотелось бы сегодня написать?
— Меня всегда интересовали люди, которые создают что-то новое с нуля, там, где прежде ничего похожего не было. Создают то, что начинает работать, вопреки сопротивлению окружающей среды, по очень правильным законам и на благо людям. Такими, кстати, были Жорес Иванович Алфёров с его Академическим университетом и Наталья Петровна Бехтерева с её Институтом мозга человека. И сейчас есть на примете несколько героев, не буду называть их имена, чтобы не спугнуть журналистскую удачу.
— Жалеете о чём—то как журналист?
— Да. Были материалы о незаурядных людях, которые я не смог и вряд ли уже смогу довести до победной точки. По разным причинам, иногда от меня не зависящим, а иногда и по моей вине. И я эту вину чувствую, прямо как комок в горле.
Фото Павла Маркина
