30 лет назад затрещал по швам Восточный блок во главе с СССР. В Европе и Америке все радовались, ещё не подозревая, что теперь на Западе умрёт и всеобщее благоденствие.
«От каждого по способности — каждому по потребности…» — цель благая. Но кажется недостижимой. «От каждого по способности — каждому по труду…» — задача кажется куда более решаемой. Её-то и попытались решить в Советской России.
Не будем спорить, в какой степени удалось или не удалось построить государство трудящихся на принципах равенства и справедливости. Этот спор бесконечен. Всеобщее бесплатное образование и здравоохранение перемешивается с ГУЛАГом, а первый искусственный спутник Земли со скукой и лицемерием партсъездов застойной поры.
Гораздо важнее разговор о том, как СССР изменил жизнь угнетённых и угнетателей за железным занавесом. Например, в Западной Европе.
Многие любят цитировать Карла Маркса, хлёстко подметившего, что «нет такого преступления, на которое капитал не пошёл бы ради 300 процентов прибыли». На самом деле автор Манифеста перефразировал и чуть сократил текст написанный Томасом Джозефом Даннингом — британским профсоюзным активистом, ярым борцом с крепостным правом в промышленности, которое попытались восстановить британские капиталисты в ХIХ веке. Вот что писал Даннинг:
«“Капитал, — говорит “Квотерли Ревью”, — избегает шума и брани и отличается боязливой натурой”. Это правда, но это ещё не вся правда. Капитал боится отсутствия прибыли или слишком маленькой прибыли, как природа боится пустоты. Но раз имеется в наличии достаточная прибыль, капитал становится смелым. Обеспечьте 10 процентов, и капитал согласен на всякое применение, при 20 процентах он становится оживлённым, при 50 процентах положительно готов сломать себе голову, при 100 процентах он попирает все человеческие законы, при 300 процентах нет такого преступления, на которое он не рискнул бы, хотя бы под страхом виселицы. Доказательство: контрабанда и торговля рабами».
Написано давно, но не утратило актуальности, можно добавить в список наркоторговцев и продавцов оружия.
Что же случилось с капиталом после того, как на одной шестой части суши отменили частную собственность, и отправили капитал на свалку истории?
Капиталисты испугались. Всерьёз и надолго. Генеральная стачка 1926 года в Британии лучшее тому доказательство.
К 1925 году владельцы британских угольных шахт обнаружили, что их доходы существенно ниже, чем до войны, и решили сэкономить на шахтёрах. Попробовали договориться с профсоюзами о добровольном соглашении по сокращению зарплат и увеличению рабочего дня. Профсоюзы отказались и пригрозили всеобщей стачкой. Правительство Керзона попыталось отсрочить кризис и выделило шахтовладельцам бюджетную субсидию, но через полгода деньги кончились, и забастовка стала неизбежной, причём шахтёров поддержали железнодорожники, судостроители, печатники. Страна была парализована. Напомню: именно так, со всеобщей стачки начинался Октябрь 1917-го.
Британский истеблишмент сплотил ряды. Лорды и рантье стали машинистами, шофёрами, кочегарами и почтальонами. Вот как описывает их усилия и их страх недавний критик буржуазной Британии Джон Голсуорси. Ненавидимый им Сомс Форсайт слушает радио и размышляет: «“Говорит Лондон!” Да, а слушает вся Великобритания. Беспорядки в Глазго? Иначе и быть не может — там столько ирландцев! Требуются ещё добровольцы в чрезвычайную полицию? Ну, их-то скоро будет достаточно. Нужно сказать этому Ригзу, чтобы записался. Вот и здесь без лакея вполне можно обойтись. Поезда! Поездов, по-видимому, пустили уже порядочно…». Он готов на жертвы, готов (временно) отказаться от шофёра и лакея, чтобы не допустить победы зарвавшихся шахтёров — ишь чего хотят, чтобы зарплату не понижали!
Юный Джон Форсайт, пылкий благородный молодой человек с тонкой душевной организацией и приличным наследством стал кочегаром: «Машинист, почти столь же юный, как и он, но в нормальное время — совладелец машиностроительного завода, просветил Джона по сложному вопросу: как добиться равномерного сгорания. «Хитрая работа и очень утомительная!» Их пассажиры вели себя хорошо. Один даже подошёл поблагодарить их. Машинист подмигнул Джону. Было и несколько тревожных моментов… Да, было о чём тревожиться — разгневанные работяги закидывали камнями поезда и автобусы, выпущенные на линию штрейкбрехерами из высшего общества. Король Георг, кстати, отчасти понимал ярость трудящихся и указал придворным не слишком возмущаться наглостью пролетариата: «попробуйте прожить на их зарплату».
Невиданная солидарность аристократии и буржуазии, а также масштабные репрессии привели к провалу генеральной стачки, в которой участвовало до 4-х миллионов человек и которая продлилась 10 дней. Шахтёры сопротивлялись ещё полгода, но всё же сдались. Зарплаты понизили, рабочий день увеличили.
Но британский истеблишмент понял, что исключительно силовыми методами с пролетариатом, который наслышан о существовании республики рабочих и крестьян не справиться.
Прогрессивный Майкл Монт, сын и внук лордов, член парламента и по совместительству зять Сомса тут же принимается размышлять о будущем: «Известие о провале генеральной стачки застигло его, когда он только что отвёз Флёр в столовую (дочка Сомса руководила благотворительной столовой, где кормили штрейкбрехеров — Прим. ред.) и ехал домой. Шум и толкотня на улицах и слова “Стачка окончена”, наскоро нацарапанные на всех углах, появились ещё раньше, чем газетчики стали торопливо выкрикивать: “Конец стачки — официальные сообщения!”. Майкл затормозил у тротуара и купил газету. Вот оно! С минуту он сидел, не двигаясь, горло у него сдавило, как в тот день, когда узнали о перемирии. Исчез меч, занесенный над головой Англии! Иссяк источник радости для её врагов! Люди шли и шли мимо него, у каждого была в руках газета, глаза глядели необычно. К этой новости относились почти так же трезво, как отнеслись к самой стачке. “Добрая старая Англия! Мы великий народ, когда есть с чем бороться”, — думал он, медленно направляя машину к Трафальгар-сквер. Прислонившись к казённой ограде, стояла группа мужчин, без сомнения участвовавших в стачке. Он попытался прочесть что-нибудь у них на лицах. Радость, сожаление, стыд, обида, облегчение? Хоть убей, не разобрать. Они балагурили, перебрасывались шутками…».
Тут сын лорда осознал насколько необходимы перемены и решил заняться борьбой с трущобами, в которых жило в начале ХХ века подавляющее большинство британского пролетариата и наличие которых ничуть не тревожило его предков. Голсуорси чутьём писателя понял, что напуганный капитал скоро осознает — лучше пожертвовать малым, чем лишиться всего.
Спрос рождает предложение, и вскоре в научный оборот было введён термин «государство всеобщего благоденствия». Уже в 1936 году, всего через десять лет после генеральной стачки британский экономист и, кстати, баронет Джон Мейнард Кейнс изложил теоретические основы грядущих реформ в книжке с нейтральным названием «Общая теория занятости, процента и денег».
Кейнс предложил отказаться от теории «государства ночного сторожа», предполагающей, что власть не должна вмешиваться в общественную и особенно в экономическую жизнь страны, за исключением случаев преступлений и правонарушений. Он выдвинул теорию «государства всеобщего благоденствия», согласно которой оно должно активно вмешиваться в экономику ради предотвращения кризисных явлений и оказания населению целого ряда социальных услуг, заботиться о пенсиях, пособиях по безработице, здравоохранении и образовании. Это был удар по классовой теории Маркса, призванный выбить почву из-под ног коммунистов и социалистов. Мол, никакой классовой борьбы, отныне государство действует в интересах всех слоев населения и обеспечивает всеобщее благоденствие.
Теория и практика всеобщего благоденствия стали трещать по швам, когда зашаталась мировая система социализма. И тогда французский исследователь Пьер Розанваллон научно обосновал предположительно неминуемый крах идеи «государства для всех». Дескать, это в конце 1970-х годов казалось, что вот-вот в общественной жизни восторжествует утопия — люди будут защищены от нужды и основных жизненных рисков. Но уже с 1980-х годов рост безработицы и появление новых форм бедности якобы «доказали иллюзорность этих предположений», более того бюрократы так всё запутали, что уже непонятно кому и как оказывается социальная помощь, следовательно она вовсе не нужна.
Капитал начал наступление, чтобы отбить давно утраченные позиции. После крушения системы социализма, то есть в конце ХХ — начале XXI в экономически развитых странах началось последовательное свёртывание социальной деятельности государства и всё активнее ставился вопрос о завершении эры Welfare State, как явления лишнего и бесполезного.
Рухнула Берлинская стена — рухнула и задача обеспечить благоденствие для всех. Совпадение? Не думаю… Просто капитал перестал бояться — призрак коммунизма больше не бродит по Европе.
