Сегодня чёрный день в новейшей истории не только Германии, но и мира. В этот день 1933 года к власти в Берлине пришли нацисты. Жалкая группка экстремистов выросла в страшного монстра.
Губит людей не пиво…
Двое рабочих по субботам, получив недельный заработок, любили сидеть в пивной. Один отпивал из кружки, смахивал мозолистым пальцем пену с усов и говорил: «Во-от!». Второй делал то же самое и говорил: «Да-а!» И так они просиживали весь вечер. Но однажды в субботу к ним в компанию попросился третий. Что ж, друзья молча кивнули. Сидят они втроем. Первый делает глоток, обтирает усы и говорит: «Во-от!». Второй вслед за ним: «Да-а!» А третий подытоживает: «Вот это да!» Подошла ещё одна суббота, и этот третий снова стал напрашиваться. Но друзья лишь покачали головами: нет. «Почему?» — удивился третий. «Болтун!»
Говорят, на рубеже 1920-х годов этот анекдот вызывал у немцев гомерический хохот. Надо было знать Германию тех лет: в её пивных с утра до вечера гремели политические диспуты и митинги. Доморощенные ораторы не ведали регламента, разгорячённые пивом слушатели то и дело вставляли свои реплики, стучали по столу кружками, если были не согласны, а каждое удачное слово встречали таким громом аплодисментов, что в окнах жалобно звенели стекла.
Особенно отличался Мюнхен. Тут на каждую пивную приходилось чуть не по две политические группки, и все они бились над решением главного немецкого вопроса: кто виноват в том, что рухнула великая империя и как эту былую империю возродить заново? Чаще всего ответ был один: виноваты демократы, либералы, инородцы и олигархи.
Обиженный человек — жалок, обиженный народ — опасен.
У кого есть мысль, тот её и думает
На тот сентябрьский день 1919 года в мюнхенской пивной Штернера была назначена очередная дискуссия Германской рабочей партии. Партия образовалась всего полтора года назад и теперь насчитывала всего несколько человек, но зато около сотни приверженцев. Обанкротившиеся хозяева магазинчиков, недоучившиеся студенты, безработные — все они разместились в небольшой пивной Штернера без особых проблем.
С докладом выступал Готфрид Федер, один из трёх сопредседателей партии и её штатный оратор. По профессии он был инженером-строителем, по натуре — типичный неудачник на почве собственного упрямства. Поначалу судьба Федера складывалась вполне успешно: состоятельный предприниматель, он работал за границей и не знал нужды ни в заказах, ни в деньгах. Но в 35-летнем возрасте его вдруг осенила «грандиозная идея», и, как это часто бывает с людьми не ахти какого ума, сделала своим рабом. Идея заключалась в том, что весь мир и, в частности, любимый Фатерлянд скоро погубит экономика «процентного рабства». Иными словами, существуют два вида капитала: «продуктивный», то есть «чисто национальный», и «спекулятивный», который наживают страны, победившие в мировой войне.
Сделав это открытие, Федер написал докладную записку баварскому правительству и, конечно же, получил вежливый отказ. Тогда он создал «Немецкий боевой союз», но эта организация быстро распалась. Федер не сдался. Он сочинил брошюру «Как сбросить ростовщичество?», стал выступать со своими докладами всюду, где его соглашались слушать, и, в конце концов, примкнул к Германской рабочей партии.
Именно под влиянием Федера в этой партии начала складываться первая программа: права собственности на землю следует передать государству, частные банки — национализировать, а евреев, главных «ростовщиков», — отлучить от профессий учителя и судьи, ограничив их представительство в парламенте тем процентом, который они составляют в населении Германии.
Мысли не великие, но зато свои, а потому особенно любимые.
Один путь на троих
Как и все присутствующие, Антон Дрекслер, другой сопредседатель партии, слушал докладчика с одобрением: враги определены правильно и стратегически точно. Ничего удивительного, ведь Готфрид Федер человек образованный, да и Карл Харрер, ещё один их сопредседатель, придерживается тех же взглядов, а он как никак журналист.
Дрекслер носил очки, был тщедушен, узкогруд и по слабому своему здоровью не подлежал призыву в армию. Он работал слесарем в мюнхенских железнодорожных мастерских, ладони его были тверды и шершавы, как привычный для них напильник.
Даже на фоне второсортного журналиста Харрера и меднолобого Федера бедный слесарь выглядел тугодумом. Каждая новая мысль давалась ему с трудом, а уж выразить её связно, тем более хлёстко и образно, чтобы заразить своими взглядами собеседника или целую аудиторию, — это было выше его сил. К тому же Дрекслер принадлежал к тем самоучкам, которые, осилив в жизни две-три мало-мальски серьёзные книги и нахватавшись популистских цитат, считают, что теперь знают всё, а потому по любому поводу судят уверенно и безапелляционно.
Дрекслер был твёрдо убежден, что светлое будущее Германии в социализме. Но не в марксистском, который проповедуют социал-демократы с послушными им профсоюзами, а в национал-социализме. И тут главное — быть патриотом и подчиняться начальникам. А добиться победы можно только в борьбе, с помощью рабочей партии.
До более детальных рецептов ни Антон Дрекслер, ни даже его более образованные сподвижники додуматься не умели. Не умели все трое понять и ещё одного: первый шаг в политике, конечно, очень важен, но, если не идти дальше, пропадёшь.
Одна, но пламенная речь
Федера проводили одобрительными возгласами. Но это был только первый акт. Следом поднялся ещё один оратор и повёл речь о том, что прежде всего надо добиться отделения Баварии от страны, тогда и с иностранным капиталом справиться будет легче. Эту маленькую провокацию приготовил сам Дрекслер. Потому что какая же это внутрипартийная жизнь без внутрипартийной демократии, само собой, в строгих рамках?
Партийцы, решив, что такова установка, слушали с каменным спокойствием. И только неизвестный господин с ниспадающей на лоб чёрной чёлкой и короткими усиками ёрзал так, будто ему на лавку набросали кнопок.
Вообще-то начальство в рейхсвере поручило ему лишь побывать на собрании, чтобы составить отчёт. Но ведь выступать не запрещали, и не в силах молча слушать всю эту галиматью про отделение он вскочил, оборвал «сепаратиста» на полуслове и принялся с ожесточением говорить о будущем великой страны, о её нации, о её духовном лидерстве во всём мире. Нет, он не говорил, он кричал, размахивая руками, временами сбиваясь на визг и брызжа слюной:
— Так называемые западные демократии, только и мечтают, чтобы развалить ослабленную войной Германию. Наша древняя культура — последний оплот на пути американо-европейской буржуазной экспансии и восточного деспотизма коммунистов! Чтобы противостоять этой атаке, мы должны быть единой нацией! Прочной, как сталь тевтонского меча, и чистой, как слеза ребёнка. Никаких евреев и прочих инородцев, все они — заклятые враги нашего великого национального духа!
Какой прекрасный темперамент, отметил про себя Дрекслер и, слегка склонившись к партайгеноссе Готфриду, поинтересовался, не знает ли он, откуда взялся этот господин.
— Адольф Гитлер, из рейхсвера, — тихо ответил эрудированный Федер. — Наш человек. Я на днях выступал у них в казармах.
Господин Гитлер произвел на Дрекслера настолько большое впечатление, что в конце собрания старик подарил новичку свою брошюру «Моё политическое пробуждение». Больше того, через несколько дней Гитлер получил от Дрекслера открытку, в которой значилось, что он зачислен в Германскую рабочую партию и его партийный билет №7.
Адольф Гитлер не сразу согласился украсить собой этих партийцев. От сопредседателей отдавало чуланным нафталином, и партийная касса — 7 марок и 50 пфеннигов — вызывала горькую усмешку. Но по здравом размышлении он всё же решился. Главное — есть партия, а что нищая, крохотная и убогая — даже хорошо: в такой стать первым номером и легче, и быстрее.
Он оказался прав, этот полу-художник, полу-философ, ещё вчера за две марки в день подрабатывавший сексотом в казармах рейхсвера. Спустя всего несколько лет никто уже не помнил ни Дрекслера, ни Федера, ни Харрера. Имя Адольфа Гитлера заслонило собой сначала всю партию, затем всю Германию, а затем и всю Европу. Чёрная свастика распласталась над континентом.
…Так бывает всегда. Поначалу будущих вождей не принимают всерьёз. Потом на них возлагают надежды и боготворят. А в итоге всей нацией приходят к трагедии. Таковы уроки ХХ века, которые полезно повторять и в XXI.
