17 августа 1998 года премьер Сергей Кириенко объявил о введении «комплекса мер, направленных на нормализацию финансовой и бюджетной политики». Тот день в народе сразу назвали «чёрным понедельником».
Что же случилось? По факту заявление молодого премьер-министра означало, что правительство приостанавливает выплаты по своим облигациям и перестаёт поддерживать курс рубля, составлявший в тот момент чуть более 6 рублей за доллар.
К 9 сентября соотношение было уже 20,8 к 1, а в обменниках и вовсе требовали 25 рублей за доллар. И это несмотря на то, что 14 августа, за три дня до дефолта, президент Борис Ельцин официально, «твёрдо и четко» всех успокоил — девальвации не будет.
Уже 17 августа банки перестали выдавать наличные со счетов, а на улицах выстроились очереди вкладчиков. Центробанк объяснил: «проблема российской банковской системы состоит в том, что у большинства банков, особенно крупных, обязательства выражены в валюте, а активы — в рублях» На многих предприятиях начались увольнения без выплаты расчёта. Бизнес понимал, что так сейчас поступают слишком многие, чтобы всех могли наказать.
Дефолт подкрался настолько незаметно? Нет, ситуация «читалась» за несколько месяцев до обвала. Российский бюджет мучился нехваткой средств: мировые цены на нефть редко превышали 25 долларов за баррель, а к июню 1998 «бочка» стоила всего 10,77 доллара (сказался «азиатский кризис» предыдущего года). Собираемость налогов в России была невысока, поскольку оппозиционная Госдума, где большинство составляли коммунисты, блокировала инициативы по налогам. В начале десятилетия проблему решили бы эмиссией ничем не обеспеченных денег — инфляция тут выглядела меньшей из зол. Но закон 1994 года эту меру запретил.
Правительству оставалось только размещать на рынке государственные краткосрочные облигации (ГКО). К 1998-му обязательства России перед иностранными держателями ГКО превысили 36 млрд долларов, а ежегодные выплаты в их пользу — 10 млрд. Резервы Центробанка оценивались в 24 млрд. По сути, государство создало финансовую пирамиду: доходы от размещения новых ГКО шли на погашение долгов по старым.
Поскольку обязательства по ГКО номинировались в рублях, правительству оказалось выгодным падение национальной валюты: с той же нефти казна получала в виде налогов почти в 4 раза больше!
Другой стороной вопроса было разорение тысяч предприятий, банки закрывались десятками. По расчётам Московского коммерческого банка, потери российской экономики от дефолта 1998 года составили 96 млрд долларов, из которых 45 млрд пришлись на банки, 33 млрд — на частный сектор, а 19 млрд — на граждан.
Беднейшим россиянам пришлось голодать? Статистика отразила скачок смертности от инфарктов и инсультов, но небольшой.
В сентябре цены на потребительские товары выросли на 38,4 процента, а на импортные сигареты — в разы.
По воспоминаниям современников, население восприняло гиперинфляцию куда спокойнее, чем потрясения 1991-1992 годов. Почти никто не угрожал властям революцией, требуя вернуть свои вклады. Были очереди у банков и в магазины. Народ сметал продукты длительного хранения, пытаясь обогнать рост цен.
Многие состоятельные граждане просто улетали в тёплые страны, пока не кончится «этот бардак»: мол, нервы дороже. Зато мигом опустели рестораны, клубы, даже автомобилей на улицах стало меньше — водители экономили на бензине.
В провинциальных магазинах и столовых стали нормой толстенные тетрадки с «безналичными» долгами постоянных покупателей. Граждане не забыли навыки выживания в условиях советского дефицита и легко отказались от «буржуазных» привычек, не успевших стать образом жизни.
Как дефолт 1998 года отразился на динамике российской экономики? Вслед за катастрофическим падением наметился долгосрочный рост. Стоимость труда снизилась, сделав рентабельными целые отрасли.
— После дефолта оказалось, что выгодно вкладывать в сельское хозяйство, — говорит директор Центра аграрных исследований РАНХиГС Александр Никулин. – Первосортная земля на юге России и крестьянский труд стоили копейки, а прибыль от экспорта продовольствия — в твёрдой валюте. Да ещё и несколько урожайных лет выдались. Пшеница приносила 400 процентов годовых — больше нефти и газа. Неудивительно, что основные агрохолдинги возникали вокруг крупнейших бизнесменов — Потанина, Дерипаски. А «Газпром» владел территориями размером с Тульскую область.
Ту же одежду стало выгоднее производить в России, а не покупать в Турции и Китае за валюту. Даже российские IT-технологии оказались востребованы. В 1999-м «Лаборатория Касперского» открыла офис в Великобритании, ABBYY — в США.
Кто герой? Евгений Примаков — академик-арабист, бывший член ЦК КПСС, бывший министр иностранных дел и глава Службы внешней разведки. Он в 69 лет сменил на премьерском посту непопулярного 37-летнего Сергея Киреенко, прозванного журналистами «Киндер-сюрприз».
Примаков, никогда профессионально не занимавшийся экономикой, не пошёл на популистские шаги, которые обсуждались в парламенте. Он, прежде всего, отказался от эмиссии денег, не обеспеченных золотовалютными резервами. Это вылилось в жёсткую макроэкономическую политику, при которой бизнес представлял себе хотя бы ближайшую перспективу для инвестиций.
Вице-премьер Борис Немцов высказался о работе правительство Примакова так:
— Оно просто ничего не делало, и это помогло промышленности вырасти в 1999 году на 20 процентов.
В этой фразе есть преувеличение. Правительство Примакова провело ряд налоговых реформ — пусть они были разработаны прежней командой, но тогда не смогли пройти через оппозиционную Думу. Кроме того, Примаков не стал кормить верных Кремлю олигархов, на что те, вероятно, рассчитывали.
Получается, кризис 1998 года был не столько экономическим, сколько политическим? Во многом, да. Смены курса при Примакове не произошло. Просто во главе правительства оказался человек, которого думская оппозиция воспринимала как своего. Не имея необходимости ежедневно лавировать и искать поддержки, Примаков сосредоточился на том, чтобы страна жила по средствам и сохраняла условия для роста экономики.
И ситуация быстро нормализовалась. Вкус дефолта был горьким, послевкусие конца 1990-х — начала 2000-х оказалось сладким.
(Отрывок из новой книги, которая должна выйти из печати в этом году)
