125 лет назад умер гений русской музыки. И к тому же один из самых плодовитых композиторов. Он считал, что нельзя ждать вдохновения, трудиться надо каждый день, как сапожник.
Внешне всё складывалось замечательно: выпускник петербургского Училища правоведения, он поступил в Министерство юстиции в чине титулярного советника и всего через три года стал уже надворным. Днём отсиживал положенное за канцелярским столом, а вечером — фланирование по Невскому, шикарные рестораны, Александринка и Мариинка, пирушки с друзьями…
— Всё, что дорого сердцу, — в Петербурге, — признавался в те годы Чайковский. — Вне его жизнь для меня положительно невозможна.
И вдруг — бросил службу, записался в студенты только что открытой Антоном Рубинштейном консерватории.
Родные всполошились, дядюшка, старый служака, кричал:
— Срам-то какой: Петька променял юриспруденцию на гудок!
Никто не понимал, что стряслось. Да Чайковский и сам толком едва ли мог что-то объяснить. Он знал только одно: без музыки ему не жить. Ещё в детстве, если он вечером «фантазировал», сидя у рояля, его потом сводила с ума бессонница, и он плакал, держась за голову:
— Она у меня здесь, здесь, эта музыка!..
После окончания консерватории о славе ещё долго приходилось только мечтать. Он едва сводил концы с концами: бегал по урокам и перебивался случайными заказами. Поэтому неожиданное письмо с просьбой о нескольких фортепьянных переложениях и обещанием щедрого гонорара было счастливой находкой. К тому же приятно было прочитать, что заказчица, известная в Москве миллионерша фон Мекк, в восторге от его сочинений.
Чайковский выполнил работу и вместе с деньгами получил ещё одно письмо — объяснение в любви. Поначалу это его испугало, но любовь Надежда Филаретовна предлагала исключительно платоническую, по переписке, и он успокоился. При его отношении к женщинам лучшего друга даже выдумать было нельзя: она платила ему по полторы тысячи в месяц и ничего не требовала взамен, кроме писем. Он писал ей о музыке, религии, душе, чувствах, объяснял свои произведения…
В течение тринадцати лет Чайковский видел свою благодетельницу всего несколько раз, да и то лишь издали, мельком, но она всегда оставалась самым близким человеком. Других не было. Потому что он вечно боялся, как бы не открылась его главная, сокровенная тайна, его слабость. Даже на склоне дней, убелённый сединами и возвеличенный мировой славой, он по-прежнему опасался хоть ненадолго остаться наедине с кем-нибудь из юношей.
Именно из-за этой своей болезни Чайковский ещё смолоду обрёк себя на полное одиночество. Оно терзало его всю жизнь, даже тогда, когда вошло уже в привычку. Он отвлекал себя работой, успев за недолгую творческую жизнь написать десять опер, три балета, шесть симфоний, четыре симфонические сюиты, двенадцать больших симфонических пьес… И это не считая романсов, а также других мелких произведений и многочисленных переложений. При этом Чайковский любил говорить, что музы прилетают только на шум работы.
А ещё — он пытался глушить себя коньяком и как-то раз даже чуть не покончил с собой.
Одиночество гнало его от порога к порогу. Вечный странник, он колесил по всей Европе, жил в Петербурге, в Москве, в полюбившемся одно время Клину, в старых русских усадьбах… Почти всюду чувствовал себя гостем, но работал каждый день, подолгу не зная отдыха. И, начиная с Четвёртой симфонии, что бы ни писал, всякий раз всё настойчивей и шире звучали мелодии одиночества.
В октябре 1893-го Чайковский привёз в столицу Патетическую симфонию. После генеральной репетиции великий князь Константин Константинович, поэт «К. Р.», влетел в артистическую с заплаканными глазами:
— Пётр Ильич, что вы наделали, ведь это же реквием!
На премьере Чайковский стоял за дирижёрским пультом, по своему обыкновению зажав палочку в кулак. Когда затих последний звук, он медленно повернулся к публике. Наэлектризованный зал напряжённо молчал, и в этой мёртвой тишине то тут, то там явственно слышались едва сдерживаемые рыдания.
Жить Чайковскому оставалось девять дней. Музыка, как и стихи, почти всегда пророчество, и зачастую сбывается оно очень быстро.
