Сегодня о нём вспоминают нечасто. Даже весть о том, что в Москве скоро появится ещё один гигантский церетелиевский «Пётр», СМИ обошли стороной. А зря — Зураб Константинович всем нам ещё покажет!..
Одно время считалось, что критиковать скульптуры Зураба Церетели, это своего рода bon ton.
В итоге на весь мир осталось всего пять не обруганных церетелиевских работ:
— трёхметровый памятник Николаю Гоголю в римском парке Вилла Боргезе;
— четырёхметровый монумент Зое Космодемьянской в подмосковной Рузе;
— символ окончания холодной войны «Добро побеждает зло» перед зданием ООН в Нью-Йорке;
— подарок Гаскони — первый в мире памятник д’Артаньяну и трём мушкетерам;
— и шестиметровый дядя Стёпа-милиционер в центре Самары.
Как относится сам президент Российской академии художеств к бесконечным критическим замечаниям по своему адресу? Да никак. Обычно отшучивается:
— Я привык, когда ругают, больше тонус поднимается. Поэтому прошу вас, немножко ругайте Зураба.
Возможно, такой отклик многим покажется, если не неискренним, то как минимум странным. Но Церетели вообще человек очень непростой. По крайней мере, мне так показалось, когда мне повезло провести с ним целый день. Правда, это случилось довольно давно, но, думаю, за прошедшие годы Зураб Константинович изменился не сильно…
Завтрак: зелёный чай, каша, масло, холст
— Хочешь застать Церетели дома, звони после полуночи.
— Как? Неудобно ведь, он же спит, наверное!
— Всё нормально, не спит. Самое время…
Я решила: была не была! В лоб по телефону он мне точно не даст. Позвонила. Зураб Константинович почему-то не удивился и сказал:
— Приезжай завтра к восьми на Большую Грузинскую.
— К восьми вечера?
— Зачем вечера? Утром приезжай!
И я приехала.
Стены обоих этажей особняка Церетели до предела увешаны его картинами. Те, которым не хватило места, стоят на полу, сиротливо прислонясь друг к другу гранями багетных рам. Больше всего отчего-то подсолнухов, на разном фоне, но одинаково пламенеющих на холсте сочными лепестками.
Церетели, в замаранном краской фартуке поверх свитера, наносит размашистыми синими мазками контуры будущих колокольчиков на ярко-изумрудный холст.
Спрашиваю:
— А почему грунтовка у вас такая пронзительно зелёная?
— Потому что, — говорит, — холст не очень хороший. — И вдруг без всякой связи добавляет: — Пойдём завтракать!
Семеню на своих высоченных каблуках за хозяином через комнаты мастерской. В одной, не очень сочетаясь с картинами, одиноко стоит штанга. Интересуюсь с нескрываемым удивлением:
— Ваша, Зураб Константинович?
Он молча улыбается, подходит к размеров снаряду и, рванув, с минуту держит «уголок».
Идём дальше.
Столовая, тоже в картинах, с внушительным экраном телевизора и покрытым вязаной скатертью столом. На завтрак нежнейший сулугуни, горячий хачапури, помидоры, гречневая каша с мацони, свежайшие, только что из лесу, ягоды, зелёный чай — всё в количествах, которым позавидовал бы сам Гаргантюа.
После еды возвращаемся в мастерскую. Заранее зная, что у Церетели богатейшая коллекция бабочек, прошу её показать. И, включив диктофон, начинаю:
— Зураб Константинович, а почему среди тропических бабочек у вас несколько коробок с жуками?
— Друзья перепутали, решили — всех насекомых собираю, подарили… А бабочки — живая живопись! У меня их тут больше тысячи. Первые три коробки покойная жена подарила, Инесса. Она мудрая была, наш дом от любви создала.
— А что такое любовь, Зураб Константинович?
Он отвечает без малейшего удивления по поводу столь странного вопроса, словно ждал его и давно продумал ответ:
— Это тот дух, который один человек даёт другому!
Обед: форель, грибы лисички, журналистская утка
Дух духом, но и о внешности Церетели никогда не забывает. Сама не видела, но, говорят, у него чуть ли не тысяча костюмов, среди которых пара самых любимых — кожаные, чёрный и коричневый, прошитые кожаной же тесьмой. Правда, ни тот, ни другой, собираясь в город, Зураб Константинович почему-то не надел. Вышел из гардеробной в сером, в безупречной рубашке и, вопреки моим ожиданиям, без браслетов, которые он, как считается, обожает. Но зато с фамильным перстнем на пальце — камеей с двумя профилями. И, когда я поинтересовалась, сколько поколений Церетели носили до него этот перстень, сказал:
— Много. Сейчас хочу новый сделать — печатку с семейным гербом, чтоб ставить на документах свой фирменный оттиск.
Выходя из дому, мы задержались на пару минуту в садике, где тоже работы Церетели — бронзы и эмали, изготовленные по его собственному особому рецепту.
— Висят в любую погоду, круглый год, ничего им не делается! — говорит он.
Но я, вместо того, чтобы как следует рассматривать и расспрашивать, боязливо ёжусь и подумываю, в какой бы угол забиться от огромных, с хорошего телёнка, собак, бдительно следящих за каждым моим движением. И успокаиваюсь, лишь усевшись рядом с Зурабом Константиновичем на заднее сиденье шестисотого «Мерседеса».
Странно, но Церетели бдительно следит за своим явно супервысококлассным водителем и через каждый километр даёт указания:
— Осторожней! Тише!
Задаю сам собой напросившийся вопрос:
— Зураб Константинович, вы, наверное, хорошо водите машину?
— Люблю.
И тут же снова командует шофёру:
— Смотри за дорогой!
Приехав в Академию Художеств на Пречистинку, поражаюсь: как можно разговаривать одновременно со столькими людьми? Окружённый толпой Церетели следит за нитями десятка завязавшихся разговоров и при этом по-хозяйски внимательно поглядывает по сторонам. После первых двух-трёх попыток добавить в этот гам ещё и журналистские вопросы замолкаю и стараюсь хотя бы не отстать от Церетели. Поминаю злым тихим словом лешего, который подтолкнул меня обуть сапоги на высоченной шпильке, мало приспособленные для спринта по академическим коридорам. Однако Церетели из-за таких пустяков, как неудобная дамская обувь, сбавлять темп не собирается. И страдания мои заканчиваются лишь во время обеда, на который мы едем в ресторан уже в середине дня…
Облегчённо опускаюсь на стул, выбираю в меню тот же салат с лисичками и форель, что и Зураб Константинович. Снова включаю диктофон…
— Скажите, вы свой возраст чувствуете?
— Зачем? Наоборот. Каждый день ловлю себя: Зураб, когда серьёзным станешь?! Пора уже! У меня характер такой — что плохого в жизни было, не вспоминаю. А враги пусть думают, что хотят! Ты же знаешь, сколько журналисты обо мне гадостей пишут. Ну так что с того? Собака лает, караван идёт. Мне однажды Дали сказал: «Знаешь, Зураб, я не признаю только некрологи. Всю остальную прессу о себе признаю!»
Ужин: балык с «Мукузани» и пирог с мифом
После обеда мы с Церетели побывали на нескольких выставках и деловых встречах. С трудом догоняя его, думала: хороший Зураб Константинович художник или плохой — история покажет. Интересно другое: откуда он силы берёт?
Говорят, Сикейрос сказал, что Церетели вошёл в необъятные просторы искусства будущего, сочетающего скульптуру с живописью. А Шагал и вовсе объявил его работы началом всех начал. И при этом все великие в один голос подтверждали и подтверждают, что помимо художественного, у Церетели ещё редкий организационный талант. Впрочем, и сам он этого не отрицает, напротив, говорит:
— Выступая против меня, критики выступают против создания в стране новых рабочих мест.
И он прав, потому что чем бы стали заниматься, допустим, триста сотрудников созданного им искусствоведческого института? Да наверняка половина из них увезла бы свои таланты за границу! А так — работают люди, получают хорошие деньги. И, в отличие от многих, совершенно не интересуются, каким образом и когда их патрон заработал своё состояние.
Церетели, кстати, никогда и не скрывал того, что он — человек обеспеченный. Даже в советские времена, когда в Грузию привезли неприлично дорогой мебельный гарнитур, купил его в открытую. В общем, в крохоборстве его не упрекнёшь…
Пока я была занята подобными мыслями, Церетели успел решить множество вопросов с самыми разными людьми и, спускаясь по лестнице из очередного офиса, сказал:
— Теперь едем на Пречистенку, 19. Посмотришь, как я готовлю новую выставку.
— Зураб Константинович, а правда, что вы собираетесь создать памятник Никите Михалкову, который будет шагать через Москву-реку?
— Почему нет? Займусь.
— Так ведь опять начнут вас обвинять в гигантомании!
— Это ты про шумиху с Петром? Всё помню, однако говорить не стану! Та шумиха мне только рекламу сделала. Например, я не хотел выдвигаться в президенты Российской академии художеств. А после кампании с Петром меня избрали единогласно. Я тебе так скажу: Церетели без дела никогда не останется!
…Долгий день заканчивался. Особняк на Большой Грузинской, куда мы вернулись, был полон гостей. На ужин подавали свежайший балык, ветчинку со слезой, форель, икру чёрную и красную, сулугуни и «Мукузани».
Глядя на всё это гастрономическое великолепие, я вспомнила недавний рассказ коллеги о свадьбе Высоцкого и Влади. На столе тогда скромно стояли несколько бутылок шампанского, яблочный пирог… Церетели пришёл, посмотрел — и тут же пригласил всех гостей в ресторан «Тбилиси». А там накрыл такой стол, что ножки не выдержали от количества яств.
Было так на самом деле или это — один из мифов о Церетели? Так и не спросила у него. Но и без этого все знают — Зураб Константинович человек не жадный. Сам имеет — дай Бог каждому, так почему бы не поделиться?..
