23 февраля, как и 9 мая, мы с тестем выпивали бутылку водки, и главным его тостом был: «За погибших товарищей». В смерти некоторых из них Наум Самойлович винил себя. А виновата была война…
Конармия, в которой он служил, несла огромные потери. Да и как могло быть иначе, ведь у кавалеристов, открытых всем ветрам, никакой брони не было. Он сам получил два тяжёлых ранения. Но выжил, чтобы стать врачом и лечить других.
Родители собирались назвать его Леонидом. Но незадолго до его рождения умерла бабушка Нехама, и в память о ней новорождённый получил имя Нохим, в «переводе» на русский — Наум. Так по документам он стал Наумом, а в жизни — Лёнькой. Сначала дома, потом в школе, потом в армии. Даже жена, Галина, звала его только Лёней. И так до конца жизни: для своих — Лёня, но на работе, в больницах и госпиталях (а демобилизовался он в звании подполковника медицинской службы) — Наум Самойлович.
Так распорядилась судьба.
Впрочем, с судьбой у него были свои счёты. Он никогда не боялся проверить её на прочность. В детстве — в дворовой драке, в юности — с риском для жизни, на спор, переплыв Неву. А на поле боя — глаза в глаза с врагом: кто выстрелит первым. Они выстрелили одновременно.
Наум Выгодский вспоминал:
— С Украины, из Прилук, папа привёз меня в зимние каникулы 1930 года в Ленинград, и я пошёл в 4-й класс… Говорил я с украинским акцентом, был физически слабоват, не в меру скромен, и били меня нещадно, и кличку я носил «выдра»… Уже в конце учебного года я проявил смелость, даже излишнюю. Меня лупили несколько человек, среди них Майкл Исаков, по прозвищу «пузырь», я поднял с земли камень и разбил «пузырю» голову.
На следующий день маму вызвали в школу, меня ругали и воспитывали, но бить меня перестали, и бить я начал сам… В новой школе я вёл себя далеко не положительно, прогуливал уроки, дрался, покуривал.
Тогда были педóлоги. Что это такое, я точно не знаю, но они занимались воспитанием детей… Меня направили к педологу. Вначале наша беседа протекала вполне конструктивно, содержания её я не помню, а затем педологиня задала мне задачу, коя гласила, что по полю шли сколько-то коров, сколько, не помню. Их подоили. Половина этих коров были чёрными, половина — белыми. Вопрос: какого цвета было молоко у разных коров? Ответ последовал точный и быстрый: «Дура ты!»
Беседа на этом закончилась, а я ещё в этот же день успел дёрнуть за волосы немку, Алису Густавовну: шёл длительный спор, носит ли она парик? Решили проверить в эксперименте. Тянули жребий, кому дёрнуть её за парик, жребий вытянул я, и оказалось, что волосы у Алисы свои. Она убежала из класса, а меня вызвали к завучу, потом послали за родителями. Через пару дней я был переведён в школу для трудновоспитуемых, на углу Большого проспекта и Бармалеевой улицы…
Видимо, школа на углу Бармалеевой давала неплохое образование. Получив аттестат зрелости, Лёнька без особых проблем поступил в Военно-медицинскую академию. В 1940 году сдал экзамены за первый курс и отметил это событие не совсем обычным образом. Хотя произошло всё случайно…
С другом Ильёй они прогуливались по Пироговской набережной, когда Наум (в академии он был Наумом) вдруг заявил, что запросто переплывёт Неву. После недолгого спора заключили пари.
Наум разделся, со спуска около Литейного моста нырнул в воду, в чём мать родила, и поплыл. Илья собрал его одежду и понёс на противоположную набережную. В это время, пересекая путь пловцу, по реке медленно тащился буксир с баржами. Пропустив буксир, Наум нырнул под баржу. Илье показалось, что товарищ его утонул. Испугавшись, он побежал к дежурному по академии, чтобы доложить о ЧП.
Наум же, переплыв тем временем Неву, оказался около Лебяжьей канавки, где, как выяснилось, его никто не ждал. На набережной собралась толпа. Наум начал замерзать: вода в Неве холодная. Неизвестно, чем бы всё закончилось, если бы кто-то из прохожих не отдал ему свои брюки. Один — в чужих брюках и босиком, другой — в трусах и в ботинках, они побежали в сторону академии. И на Литейном мосту, около перил, увидели дежурного по академии, милиционера и взволнованного Илью. Последний показывал рукой вниз и говорил голосом, полным отчаяния:
— Вот здесь он и утонул! Я сам видел…
В июне 1941-го грянула война. Курсант Выгодский, успешно закончив второй курс, тут же решил бросить учёбу и идти на фронт. Но попробуй брось, тем более в условиях войны…
17 ноября началась эвакуация его курса из Ленинграда, и лишь 12 января уже 1942 года они прибыли в Самарканд. Называю точные даты, чтобы дать читателю представление о том, что такое была эта самая эвакуация из блокированного города. Обычно ведь читаешь: тогда-то и тогда-то эвакуировался туда-то.
А было так: самолётами до Новой Ладоги, далее — более 500 километров до Вологды, где — поездами, где — на попутках, где — и пешком, а уже оттуда — эшелонами, в теплушках, в Узбекистан. Два месяца!
— С первых же дней войны я запросился на фронт и учёбу, по сути дела, прекратил. В начале 1942 года за «нежелание учиться» меня отчислили из академии и направили в запасной кавалерийский полк. После весьма краткой подготовки получил воинское звание лейтенант и в должности командира сабельного взвода был направлен в действующую армию.
Так я оказался на Юго-Западном фронте. И в одном из первых же боёв попал в настоящее пекло. Но не в лихой кавалерийской атаке… Это был бой, когда я по воле случая командовал миномётной батареей. Почти ничего в этом деле не понимая, я вёл огонь с открытой позиции, дабы всё видеть… После осознал, что поступил вопреки элементарному разуму, но — повезло! Оборону полка огонь батареи поддержал действенно. А был мне 21 год…
Весь фокус этой ситуации в том, что миномётчики обычно выбирают позицию так, чтобы противник их не видел. Опытный командир поставил бы её за каким-нибудь бугром, с противоположной от врага стороны. А сумасшедший кавалерист Выгодский, к ужасу своих временных (бой длился не более трёх часов) подчинённых, велел им затащить миномёты на высотку. Можно себе представить, как этот безумный манёвр напугал и озадачил привыкших воевать по правилам немцев…
Из того боя он вышел целым и невредимым, но уже вскоре, летом 1942-го, был тяжело ранен в живот. Факт ранения сам по себе не удивителен — ротация состава в кавалерии была одной из самых скорых. Удивительно то, что при таких ранениях выживали редко, а Выгодский поправился.
После госпиталя, уже в должности командира разведэскадрона (комэска), он попал на Сталинградский фронт. Было это в самый разгар битвы, решавшей судьбу войны. И почти до конца 1942 года воевал в составе 32-й Смоленской кавалерийской дивизии 3-го гвардейского кавалерийского корпуса, которым в то время командовал Исса Плиев.
Если точнее — до 26 ноября, когда в бою под Калачом снова был ранен, на сей раз в правую руку. Вместе с немцем-пехотинцем они выстрелили друг в друга одновременно. Наум упал с лошади.
Так они и лежали на снегу, глядя один на другого. Немец кончился, а Наум потерял сознание. Много лет спустя он рассказывал об этом скупо и без эмоций:
— Во время одной из атак (в конном строю) в районе города Калач-на-Дону получил тяжёлое ранение и выпал из седла. Пролежав несколько часов в снегу, обморозил лицо. После пребывания в госпитале, по решению военно-врачебной комиссии, меня уволили из армии.
А спасла его лошадь Румка. Не ушла, не бросила хозяина, так и стояла подле комэска, ожидая, когда тот проснётся и снова вскочит в седло. Благодаря ей, ещё живого, его подобрала похоронная команда. Документы не читались: были залиты кровью. И в бумагах, при отправке в госпиталь, записали со слов сослуживцев: Выгодский Леонид Самойлович. Именно так его звали товарищи.
А родителям в Ленинград, то ли по ошибке, то ли из-за неразберихи в медсанбате — на войне такое случалось нередко — пришла похоронка.
Наум-Леонид Выгодский после госпиталя (апрель 1943 года). Кавалерийские эмблемы, рука на перевязи, нашивки о ранении
Так он и вернулся с войны — Леонидом Самойловичем. На это же имя получил в 1948 году в Первом Ленинградском медицинском институте диплом «врача-лечебника». И опять попал в армию, уже военврачом.
Вот тут-то и выяснилась нестыковка с анкетными данными. Советский офицер Выгодский — а дело-то было в конце 1940-х, когда шпиономания и поиск врагов граничили с сумасшествием, — служит под чужим именем. Был бы строевой офицер, могло бы кончиться совсем плохо. Может быть, как медика и простили бы. Но диплом-то! Из диплома имя не выкинешь. Своё ли место занимает человек с чужим дипломом?
И пришлось Науму Выгодскому судиться с Леонидом Выгодским. Думаю, не часто в юриспруденции такое встречается, чтобы человек судился сам с собой. Но вот судебное решение:
Именем Российской Советской Федеративной Социалистической Республики
Народный суд 2 уч-ка гор. Губахи Молотовской области
в составе председательствующего Кибаи, народных заседателей Пыжьянова и Ходыревой при секретаре Череминой
рассмотрел в открытом судебном заседании в городе Губахе «28» апреля 1953 г.
Дело по заявлению Выгодского Наума Самойловича об изменении имени.
Установил:
26/ХI-42 г. истец в бою под Калачом был тяжело ранен и отправлен в госпиталь. Его фамилия, имя и отчество были записаны в карточку Передового р-на со слов сопровождающего, и была допущена ошибка в имени. Вместо Наума, которым истец в действительности именовался, было записано Леонид. Причиной этому явилось то, что в обиходе Выгодского звали «Леонид». По выписке из госпиталя истец пытался восстановить своё имя, но не каких оснований для этого не смог добыть. Будучи в запасе и окончив медицинский институт, Выгодский получил диплом, где он именуется Леонидом.
В 1948 году истец был призван в армию, где командованием было произведено расследование в результате которого было установлено подлинное имя истца – «Наум» и приказом командира части имя «Леонид» во всех учетных документах изменено на «Наум», кроме диплома об окончании мединститута. Истец просит вынести определение об изменении ему в дипломе имени «Леонид» на имя «Наум».
На основании изложенного и руководствуясь ст. ст. 5, 118 ГПК РСФСР суд
Определил:
В дипломе серии… выданном Выгодскому Леониду Самойловичу именовать последнего Выгодский Наум Самойлович.
Определение можно обжаловать в Молотовский облсуд в 10 дней.
Так истец Леонид окончательно стал Наумом. Но не всюду. Близкие и друзья ещё 56 лет звали его Лёней.
(Фрагмент из книги «100 лет с правом переписки», главы из которой можно прочитать на сайте peterburg21vek.ru)