В нашем обществе уровень доверия людей друг к другу крайне низкий. Мы равнодушны и подозрительны ко всем чужим. Это не только моё мнение, таковы показатели социологических опросов.
На днях столкнулся с молодым коллегой.
— Представляешь, — рассказывает, — моей тётушке позвонил по мобильнику какой-то хмырь и напел, будто её сын, мой двоюродный брат, попал под машину, лежит в больнице в тяжёлом состоянии и нужна срочная операция, а для этого — давай деньги! Уж сколько раз объясняли, что это дешёвая разводка, а она всё равно тут же побежала в банк и перевела всё, что у неё было, — 250 тысяч. Старая дура!
Что ж, у нас многие считают старшее поколение доверчивыми идиотами. Дескать, им какую глупость ни выложат — хоть по телефону, хоть по телику,— они на всё ведутся, словно малые дети.
Но мне кажется, что в действительности это не пожилые — дураки, а все мы, кто образует наше общество, в котором доверие к ближнему воспринимается как глупость.
Учёные, сторонники теории институционализма, считают, что развитие экономики напрямую зависит от формирования общественных институтов — семьи, права, традиций, образования и т.д. Но на одном из первых мест в этом перечне — доверие граждан друг к другу, и называется оно социальным капиталом. Чем выше уровень доверия, тем выше темпы экономики.
При царях независимый бизнес в России представляли в основном старообрядцы. И среди них партнёрские отношения основывались на полном доверии. Расписка, а то и просто устное обязательство служили абсолютной гарантией выполнения обещанного.
Однако то доверие — как, впрочем, и нынешнее доверие в бизнесе — было основано на жесточайших правилах. За неисполнение обязательства можно было угодить в пожизненные изгои, пойти со всей семьёй по миру, а и то и лишиться самой жизни.
В обществе институт доверия совсем иной.
К примеру, до революции в большинстве русских деревень — даже крупных, где проживало по несколько тысяч человек, — дом никогда не запирали на замок. Замков зачастую просто не было. Закрывали на защёлку или на щепку, чтобы соседи видели, что хозяев нет дома, и чтобы зверь какой не зашёл.
В Таллине ещё в начале 1950-х, то есть уже при советской власти, потерявший кошелёк мог найти его хоть назавтра, хоть через несколько дней. Надо было только вспомнить, по какой улице проходил и в какие магазины заворачивал. Кошелёк ждал своего хозяина или на приступке дома, или в магазине у продавца.
А теперь оглянитесь вокруг.
— Численность охранников в нашей стране превышает 650 тысяч (немногим меньше всех сотрудников МВД), и это несмотря на крутой рост цифровизации при охране любых объектов, от кафе до складов с готовой продукцией.
— Чем состоятельнее люди, тем мощнее и выше забор вокруг их дома или дачи.
— Автомобили контролируются такой сигнализацией, за которой наблюдают космические спутники.
— В жилых домах — домофоны (в домах побогаче ещё и консьержки, охранники), квартиры — за железной дверью, которая, как и окна, — опять-таки под сигнализацией.
Вся эта забота о личном и частном имуществе ежегодно обходится бизнесу и отдельным гражданам в сотни миллиардов рублей. Она — не от глупого престижа. Она — от недоверия друг к другу.
И это не голословное утверждение. Вот данные социологического опроса, проведённого сотрудниками ВЦИОМа. Родственникам полностью доверяют 52 процента россиян, друзьям — 32, коллегам по работе — 7, своему кругу общения в интернете — 3 процента. При этом, как отмечают авторы исследования, за минувшие полтора десятка лет общий уровень доверия снижался, и больше всего — на 12 процентных пунктов — упало доверие к родственникам.
Почему же мы такие недоверчивые? Думаю, причин несколько.
Во-первых, в наши дни старая — индустриальная — социальная модель уступает место новой, модернизационной, и время, образно говоря, вдруг понеслось вскачь. Мы оказались в эпохе крутых трансформаций. С невиданной скоростью меняются не только технологии, но и всё вокруг — технологии, политика, законодательство, цены, маршруты общественного транспорта, а также понятия морали и нравственности.
Эти постоянные перемены усиливают в людях чувство неуверенности и непонимание того, чтó происходит и чего ждать завтра. Как можно в этих условиях доверять другим, когда и себе-то не всегда знаешь, как верить?
Во-вторых, в последние десятилетия резко возросли миграционные потоки, что особенно остро ощущается в мегаполисах. Речь не только о трудовых мигрантах, прибывших из других стран, но и людях, переезжающих из деревень в города, из маленьких городов в большие.
Приезжие не знают, как приноровиться к новой жизни, а местные — как сохранить старую. При этом и те, и другие теряют свои традиции и смотрят друг на друга как на чужаков.
Наконец, в-третьих, непонимание происходящего, которое в самое последнее время усугубила коронавирусная пандемия, вызывает подсознательный страх. А страх всегда ведёт к разъединению людей. Тот, кто читал литературу о сталинских временах, или, не дай Бог, находился в заключении, прекрасно знает, как это происходит и как рождается формула жизни «никому не верь».
В таких условиях трудно говорить о доверительных отношениях между людьми.
Не знаю, как в женских, но в мужских общественных туалетах на бензозаправках и в супермеркатах мало кто из посетителей сливает после себя воду. Это не от бескультурья, а от равнодушия. От отсутствия привычки думать о тех, кто живёт с тобой в одном городе, в одной стране — в одном обществе.
…Захожу в подъезд нашего дома. Откуда-то сверху спускается лифт. Жду. Вот, наконец, приехал. Двери открываются, и навстречу мне выходит мужчина средних лет, с сигаретой в зубах.
— Как же вам не стыдно! — укоряю его. — Ведь этим лифтом пользуются и некурящие, и дети, и пожилые, а среди них могут быть астматики, аллергики…
Вы никогда не догадаетесь, что он мне ответил. Нет, не послал меня, не обругал и уж, конечно, не извинился. Он сказал:
— А я не в этом доме живу, — и вышел на улицу.
