Интернет-журнал «Мозгократия» продолжает публиковать материалы из литературного наследия многогранно талантливого человека — Давида Чапкиса.
10 августа с.г. мы поместили воспоминания Давида Тойвовича о его учителях. Сегодня редакция завершает публикацию на эту тему. Предлагаем читателям ещё четыре небольших очерка о преподавателях Одесского института инженеров морского флота (ОИИМФ), где в 1949-1954 годы учился Чапкис.
Доцент Календарьян. В чём смысл «армянской загадки»?
Левон Иванович Календарьян, как это следует из его фамилии, был армянином. Говорил он на безупречном одесском языке. Читал в мореходке и у нас строительную механику корабля. Когда за нашей лекцией следовала лекция в мореходке, Левон Иванович примерно минут за пять до звонка дописывал последнюю формулу и удалялся, оставив дверь аудитории открытой. Договаривал уже в коридоре, пояснения слышались, как шум уходящего поезда. Мы не обижались — до аудитории в мореходке было 10-12 минут быстрого хода.
Он был очень остроумен и требователен.
— Левон Иванович, — клянчил студент, — разрешите мне сдать курсовик после экзамена, я его сделаю с большим удовольствием.
— Знаете что, сделайте его до экзамена без удовольствия…
Сдавать ему экзамен было трудно.
Во-первых, он сажал несколько студентов вокруг себя за маленький столик и смотрел внимательно за подготовкой ответов, т.е. списать или вытащить шпаргалку было невозможно.
А, во-вторых, он всегда задавал, независимо от основного ответа, один дополнительный вопрос, который мы именовали «армянской загадкой». Смысл «загадки» — определить, насколько глубоко студент понимает физику явлений. Например: в каком стержне будет напряжение больше, если один деревянный, другой стальной, сжимают их равные силы, а диаметры стержней одинаковы?
Если студент сообщал: «В стальном больше!», Левон Иванович с ядовитой вежливостью отдавал несчастному зачётку и указывал на дверь. Значит, студент не понимает основ, ибо при заданных условиях напряжение в стержнях не зависит от материала и оказывается одинаковым.
В те годы, когда мы учились… помимо борьбы с “безродными космополитами”, велась шумная кампания по утверждению приоритета нашей науки перед западной. В каждом экзаменационном билете из трёх вопросов первый был «приоритетным» («Россия — родина слонов» — самое популярное отображение ситуации тех лет).
Когда мы пытались отвечать на первый вопрос, Левон Иванович высокомерно изрекал:
— Если сейчас зайдёт председатель горисполкома, вы ему расскажете про первый вопрос, а мне — давайте второй…
Доцент Рутман: «Е-р-р-р-у-н-д-у по-ре-те!»
Моисей Аронович Рутман, Моня Рутман (так его звали все в Одессе), был колоритен: мощная двухметровая фигура чемпиона мира по боксу, длинное лошадиного типа лицо, украшенное пышными рыжими усами.
Сдавать ему экзамен было страшно. Достаточно было слегка «поплыть», чтобы его лицо начало краснеть, глаза налились кровью, огромные кулаки заёрзали по столешнице. Наконец, с ненавистью, он изрекал:
— Е-р-р-р-у-н-д-у по-ре-те!
Естественно, что к экзамену мы готовились более чем усердно.
Говорили, что, кроме математики, у него были ещё две страсти — жена, первая красавица Одессы, и биллиард. Лекции читал он прекрасно. Если не думать об экзамене, слушать Моню было приятно.
Мы долго не могли понять — что он кладёт на кафедру перед началом лекции? Маленький пакетик содержал, как выяснилось в конце концов, плавки — Моня после лекции отправлялся на ближайший пляж…
Доцент Лебедев: «Человек видит то, что знает»
Алексей Михайлович Лебедев был высок, сутуловат, при ходьбе широко раскидывал длинные руки. Много лет он работал на каспийских судоремонтных заводах, и это сложное производство знал досконально.
Во время войны он работал представителем Минморфлота в Иране, обеспечивал поставки вооружения и всего прочего в Советский Союз. В дополнение к врождённому демократизму приобрёл заметный в общении восточный политес.
— Моё почтение, моё почтение! — приговаривал Алексей Михайлович при встрече, аккуратно пожимая руку собеседника или случайно встреченного человека своей огромной ладонью.
Рассказчиком (по-морскому — «травилой») был великолепным. На институтских вечерах его байки — точные, поучительные и смешные — становились гвоздём программы.
Одна из них «Каблучком каблучком…» ярко живописала самодурство некоего важного лица, которое по невежеству и тупости очертило место для вырезки горловины на палубе танкера каблуком. Скандал получился первостатейным (дело случилось во время войны), ибо была повреждена одна из основных прочных связей конструкции. Лицо было обесславлено на век.
— Дурная слава летит на самолёте, хорошая — идёт пешком, — заключал байку Алексей Михайлович.
…На плавательской практике он провёл нас, группу студентов, от носа до кормы судна, затем пригласил в кают-компанию. Когда мы расселись, сказал:
— Сейчас я задам вам десять вопросов — хочется знать, что вы заметили на палубе.
Мы коллективно смогли ответить только на один вопрос. «Человек видит то, что знает», — эту фразу Алексея Михайловича, которой он оценил наше коллективное незнание, я помню всю жизнь.
— Теперь повторим прогулку.
И мы, окружив Алексея Михайловича, два часа слушали его увлекательный рассказ о конструкциях, механизмах и других дельных вещах, которые мы в первый раз не заметили. Любовь к своей профессии, судам, морю, морякам вливалась в наши головы и души…
Доцент Бельфор и «чудаки»
Доцент Бельфор (к сожалению, его имени и отчества не помню), красивый, элегантный мужчина, явно не «арийского» вида, преподавал нам основы марксизма-ленинизма. Для этой цели служила самая большая аудитория, в которой сливались «потоки» нескольких факультетов.
В 1949 году, осенью, на его очередной лекции появились люди явно не студенческого вида: два незнакомца (очень похожих друг на друга одинаковыми серыми костюмами и зловещей статичностью) и немолодая женщина. Она вытащила из портфельчика обычную ученическую тетрадку и несколько остро отточенных карандашей. Стенографистка — ясно.
За два часа лекции незнакомцы ни разу не шевельнулись, головы были неподвижно направлены в сторону кафедры, где стоял бледный Бельфор.
Доцент был неузнаваем: вместо продуманной интересной речи, прекрасно поставленного голоса, он с видимым напряжением читал, запинаясь, конспект лекции. Голос его был сдавлен, руки заметно дрожали. Временами казалось, что Бельфор не выдержит этой пытки, упадёт или покинет аудиторию.
Подоплёка дальнейших событий мне неизвестна. Но Бельфора не объявили «безродным космополитом», привычного, как обычно, громкого «дела» не завели, и он продолжал работать на кафедре марксизма-ленинизма. Как в глубине души он относился к этой науке наук, столь необходимой каждому советскому человеку, а инженеру-кораблестроителю и подавно, я не знаю.
После такого внимания к своей персоне Бельфор заметно замкнулся, но не отказался от своей страсти — философии. Даже в те мрачные сталинские годы ему не запрещалось вести для студентов и аспирантов факультативный семинар по его любимой науке.
Семинар — громко сказано, фактически это был кружок, который посещали из двух тысяч сотрудников, аспирантов и студентов института пять-шесть чудаков, выражаясь местным, т.е. одесским языком.
Кружок выглядел вполне в духе большевистских кружков рубежа XIX-ХХ веков: полутёмная комната, круглый стол, за которым сидят эти самые чудаки, — один постарше, хорошо одет, в белой рубашке с галстуком (это, конечно, сам Бельфор) и мы, несколько студентов и аспирантов. Аспиранты в рубашках без галстуков, студенты — кто в чём: я, например, в лыжном костюме, ибо на первых курсах денег на форму или приличную одежду не было. В отличие от курсантов высшей мореходки, которых государство поило-кормило и одевало (в морскую форму), мы, студенты ОИИМФа, всё возможное великолепие формы — тельняшку, флотские брюки клёш (32 см), мичманку и пр. постепенно покупали на свои кровные (в основном разгружая вагоны на станции «Одесса-Товарная»).
Мне всегда хотелось видеть «слона целиком», т.е. общую картину явлений, познание их сути увлекало, как путешествие в никогда не виденную страну. Доцент Бельфор говорил с подъёмом, радостью, слушали мы его с великим удовольствием, спорили. Задавали самые острые вопросы. Он никогда от них не уклонялся, справедливо считая, что «чудики», которые вместо того, чтобы загорать на пляже сидят за старым круглым столом с мощными львиными лапами-опорами и спорят о том, что истинней — материализм или идеализм, — для него не враги и, конечно, не стукачи.
Он не ошибся ни в одном из нас. Во всяком случае, за те шесть лет, что я там учился.
Доценты и афоризмы
С.С. Хинкус: «Запомните, электротехника — это наука о контактах»
В.А. Старосельский: «По вашему мосту, молодой человек, можно пройти только с общественной нагрузкой»
С.О. Бируля: «Вы скоро начнёте работать, а работа — это сплошное наживание неприятностей»
М.И. Спитковский: «Если вы не станете интеллигентным человеком, корабела из вас не получится никогда!»
Е.С. Овчаренко, декан нашего факультета: «Ответ неправильный, но остроумный — пятёрка!»
