120 лет назад родился Лазарь Лагин. Его «Старика Хоттабыча» до сих пор любят миллионы детей. Но сам автор, в отличие от других любимых детских писателей, остался в тени. Почему?
С раннего детства его жизнь складывалась так же, как и у большинства еврейских мальчишек, родившихся в начале прошлого века в бедняцких семьях. Черта оседлости, голодное детство в Витебске, а затем в Минске, учёба в хедере…
Да и юность, когда грянула Гражданская война, была достаточно типичной. Едва представилась возможность, Лазик Гинзбург, как и многие еврейские парни, записался добровольцем в Красную Армию. Они считали новую власть глубоко своей. Да, унизительную черту оседлости частично отменило ещё царское правительство в августе 1915-го, а полностью — Временное правительство, но именно советская власть провозгласила, что обеспечит всем народам абсолютное равенство. И как было такому не поверить, ведь и в армии, и в комсомоле, и в партии были все свои, вчерашние рабочие, бедняки?
И ты — равный среди равных. Юный Гинзбург создавал комсомольские организации в Белоруссии, вступил в ВКП(б) и как член партии работал на хозяйственных должностях в Крыму, Москве, Тамбове, Воронеже…
Даже в том, что Лазарь сразу после окончания Гражданской войны продолжил учёбу, — тоже не было ничего удивительного. Сперва поступил в Минскую консерваторию (у него был красивый баритон), но не доучился. Окончил московский Институт народного хозяйства имени Карла Маркса и стал дипломированным экономистом. А потом продолжил образование в Институте красной профессуры (был и такой), где совершенствовал свои знания в экономике и даже писал диссертацию.
Конечно, далеко не вся молодёжь из дореволюционных еврейских местечек училась в вузах, тем более в нескольких, но учиться они очень хотели, хотя бы потому, что их родители и бабушки с дедушками о хорошем образовании не смели даже мечтать.
* * *
Необычно в юности Лазаря Гинзбурга было другое. Уже в 19 лет он стал публиковаться в газетах, писал не только заметки, но и стихи. Причём к его поэтическим опытам благосклонно отнёсся сам Владимир Маяковский.
Позже, став уже известным, он написал: «Говоря откровенно, у меня имеется немалая заслуга перед отечественной литературой: я вовремя и навеки перестал писать стихи». В этих словах была известная доля кокетства. Но скорее, небольшая — коммунист Гинзбург с головой ушёл в газетную и журнальную работу.
В 1930-м его назначили заведующим партотделом газеты «За индустриализацию», а всего через несколько лет — заместителем заведующего отделом экономики в «Правде». К тому же он печатался в «Крокодиле» и уже к середине 1930-х стал заместителем главного редактора журнала. В 1934-м родился его псевдоним — Лагин, соединивший первые слоги имени и фамилии. В 1936-м он вступил в Союз писателей.
Так всего за десять лет Лазик Гинзбург превратился в Лазаря Лагина, известного в стране журналиста и литератора. У него имелось для этого взлёта всё необходимое — безупречная анкета, высшее образование (что тогда встречалось нечасто), неколебимая вера в партию и её руководство, а, кроме того, честолюбие.
Но уже наступила сталинская весна — время массовых посадок. И в «Правде», в «Известиях», в том же «Крокодиле» в одночасье исчезали вчерашние кумиры во главе с Николаем Бухариным и Михаилом Кольцовым. Тут было чего испугаться.
* * *
Горькая чаша обошла Лагина. Он продолжал писать и в предвоенные, и в военные годы, и писал много — статьи, очерки, памфлеты, сатирические рассказы и книги. И всюду у него была, по сути, одна главная тема — он боролся с зарубежными и внутренними врагами и бичевал их всеми доступными ему средствами.
Сегодня библиография лагинских произведений известна только узким специалистам. За исключением «Старика Хоттабыча», который автор писал в самом начале второй половины тридцатых годов. Конечно, в первом варианте книги, который начал печататься в 1938-м сначала в «Пионерской правде», а следом в журнале «Пионер», присутствовало немало политических реалий того времени. Но именно этот вариант, в сравнении с двумя последующими, 1953-го и 1955 года, наиболее аполитичен.
Вроде бы, должно было быть наоборот, ведь после смерти Сталина наступила «оттепель», и писатели уже не обязаны были расправляться с врагами советской власти в каждой книге, тем более в детской. Но в реальности всё было по-другому: да, в предвоенные годы борьба с супостатами, своими и чужими, была для писателей практически обязательной, но и опасной. Внешнеполитический и внутриполитический курс Кремля прыгал из стороны в сторону чуть не ежедневно, и то, что вчера было правильным, завтра оказывалось страшной политической ошибкой. А старый постулат «закон обратной силы не имеет» у Сталина не работал.
Так и получилось, что в самые страшные годы, годы Большого террора, в жизнь советских ребят вдруг ворвалась весёлая, дышащая юмором сказка о Вольке Костылькове (он же Волька ибн Алёша) и добром джинне Гассане Абдурахмане ибн Хоттабе, просидевшем в узком кувшине три тысячи лет.
* * *
После полных страха 1930-х годов, начались тяжелейшие военные годы. Военкор газеты «Красный черноморец» Лазарь Лагин участвовал в обороне Одессы, Севастополя, Керчи, Новороссийска. А после Победы открылся внутренний фронт — борьба с «безродными космополитами». Пять букв в пятом пункте паспорта стали чёрной меткой, клеймом, и никакие былые заслуги в счёт не шли. Причём с особым усердием взялись за «разоблачение» писательских псевдонимов.
Лагин не мог не чувствовать, что он на юру. Разве трудно было припомнить ему работу с Кольцовым и другими «врагами народа» в «Правде» и «Крокодиле»? А уж когда мужа сестры сослали в Киргизию, это прозвучало как грозное предупреждение.
В издательствах и редакциях на партийных и комсомольских собраниях обсуждали личные дела людей с «подозрительными фамилиями», а на самом деле публично измывались, линчевали тех, кого ещё недавно называли ценными сотрудниками, товарищами по работе.
В 1949-м очередной жертвой на партсобрании стал Иоганн Альтман, известный театровед, первый ответственный редактор журнала «Театр», фронтовик. Альтмана обзывали «двурушником» и «буржуазным националистом», обвиняли в «антипатриотической деятельности» и «связях с сионистскими заговорщиками», а затем, наконец, — в семейственности.
«Семейственность», обнаруженная через четыре года после войны, заключалась в том, что жена и сын хотели на фронт, и Альтман, ответственный редактор армейской газеты взял их в редакцию. То, что ответственный редактор газеты не мог это сделать, не согласовав с начальством, парторганизацией и особым отделом, теперь никого не волновало. И то, что это был не курорт, а фронт, — тоже.
Вот кульминация того судилища в записи, которую сделал присутствовавший на собрании писатель Бенедикт Сарнов:
— Мой сослуживец, который сейчас говорил о семейственности, вместе со мной стоял на могиле моего мальчика… вместе со мной… — сказал Альтман и замолчал.
Известие о гибели сына поразило битком набитый зал. Повисла тишина. И вдруг сидевший неподалёку Лазарь Лагин негромко, но так, что слышали все, произнёс:
— Не-у-бе-ди-тельно…
Альтмана после этого исключили из партии, из Союза писателей, он почти два месяца провёл в тюрьме и умер в 1955-м от болезни сердца, ему было всего 54 года.
Лазарь Лагин благополучно дожил до 1979-го и умер в 75 лет.
Как ему жилось все эти годы после того, как он предал коллегу, в порядочности которого не мог сомневаться? Вспоминал ли он о том партсобрании? Испытывал ли угрызения совести? Отрёкся ли — хотя бы на склоне лет — от своих ортодоксальных убеждений?.. Ничего этого мы не знаем.
