Если пожил, поработал на северах несколько лет, а тем более десятилетий, потом все оставшиеся годы живёшь воспоминаниями. Это и называется — зов Севера.
И не важно, ехал ты туда за деньгами или за романтикой — всё равно потом будет щемить, до последних дней. И чуть что — будешь вспоминать всякие случаи, натыкаясь на злорадный отпор близких: «Тебе что, больше вспомнить не о чем?».
Но это всё потом. А тогда, в 1984-м, когда я ехал на Колыму, в Ягодное, и меня интересовал другой вопрос: зачем люди рвутся так далеко, отрываясь от привычной и удобной жизни, от своих корней, нередко — в одиночку, оставляя семью на материке?
Конечно, спрашивать о таком человека в лоб неудобно, да и глупо. Какая-то устная анкета получится. Другое дело — в тёплой компании, под рюмочку. Там и спрашивать не надо. Когда по душам, каждый сам спешит выразить себя и обнажить что-то глубоко упрятанное. Говорят, лучшее место для таких разговоров — купе поезда. Поговорили и разъехались. Или — гостиница.
И вот первая командировка — в Синегорье, на Колымскую ГЭС, в машинный зал которой, полностью вырубленный в скалах, можно, как сообщил мне редактор нашей газеты, впихнуть целый Исаакиевский собор.
Тёплый автобус, колымская трасса, белые снега и чёрные чёрточки лиственниц по склонам сопок, у посёлка Дебин поворот — и последние сорок километров до ГЭС, сооружаемой на левом берегу Колымы, чуть ниже Больших Колымских порогов. Названием своим посёлок обязан популярной в те годы книге ягоднинской и магаданской писательницы Ольги Гуссаковской «Ищу страну Синегорию».
Приезжаю к вечеру. Суббота, в гостинице «Синегорье» полно народа. Мой номер — 413. Когда-нибудь на его двери будет висеть памятная доска: «Здесь был Гриша». А пока — первые впечатления. Поскольку посёлок молодой, здесь практически нет бараков и балков, всё из камня и бетона. И воздух здесь какой-то чистый и ясный, без примеси лагерной копоти, без призраков прошлого, без доживающих свой век бичей — теней человека нынешнего.
После гостиницы «Центральной» в Ягодном, где прожил три недели — по сути, большого барака — в «Синегорье» чувствуешь себя не хуже, чем в любом приличном отеле.
Почему-то вспоминаю первого встреченного синегорца — Колю, взрывника с Колымской ГЭС, с которым выпивали малость в ягоднинской гостинице. Приехал из Нурека, с тамошней станции. На столе в номере — роман Алексея Толстого «Пётр Первый». И песня под гитару: «Сопки синие вокруг, небо синее…». Спросил у него, после третьей, про зов Севера, но у Коли нет ответа на мой вопрос. Построит эту ГЭС, поедет строить следующую. Такая профессия, такая жизнь.
А вот у Мыколы, соседа Николая по номеру, ответ есть — приехал заработать денег, и побольше. Тёзки пьют из одинаковых гостиничных стаканов, но друг друга не понимают. И вовсе не потому, что один русский, другой украинец. Коля тоже оттуда, с Донбасса. Здесь, в горнодобывающих районах Колымы, да и Чукотки, очень много народа из шахтёрских мест, с Украины и с юга России. Разделяет двух Николаев нечто духовное, вложенное каждому в сознание разными, противоположными по сути своей, началами. Откуда что берётся, не знаю — из среды, из семьи, из воздуха, из земли, из пейзажа за окном дома, в котором родился… Астролог, тот бы всё легко объяснил: знак Воздуха, знак Земли и положение планет.
Мыкола про «сопки синие» не понимает. Интеллект на уровне, да простит меня Эдуард Успенский, «карты, шашки, домино». Но не те шашки, где проходят всякими хитроумными способами в дамки, а те, где фигуры ставятся двумя рядами по краям доски, а игроки по очереди щелбанами выбивают шашки противника.
С недавнего времени Мыкола экономит на всём, похвастался — даже на комсомольских взносах. Трудится он «гарно», по двенадцать часов в день, бульдозеристом в старательской артели, заколачивает до 800 рублей в месяц. Год — на машину наработал, ещё пару лет — на хату кирпичную в два этажа.
— Рыба ищет, где глубже, ха-ха-ха!», — смеётся Мыкола и добавляет: — Я рыбу люблю!
Мы с Колей его не осуждаем. Мы тоже знаем цену деньгам, тоже не прочь хорошо заработать, но как-то так, не наперекор всему, а попутно, в том числе…
Номер 413 — двухместный. Появившийся вскоре после моего приземления сосед, весёлый кудрявый парень, без церемоний протягивает руку:
— Жак! — и смотрит философски, интересуясь реакцией. Ну да, он «из Одессы, здрасьте». — Можете просто — Женя.
Приехал с друзьями из Спорного, на пару дней, отдохнуть и погудеть в кабаке. Следом появляется друг Жака, Вася. Он из Кривого Рога. Оба работают на авторемонтном заводе. Ребята молодые, нет и тридцати. Сразу начинаются посиделки, на столе нарисовывается бутылка, а там и песни, а где песни, там и девушки.
Жак все время мелькает. Зайдёт, выпьет, похрустит огурцом и опять исчезнет.
— Подработку ищет, — загадочно говорит Вася, когда дверь за Жаком в очередной раз захлопывается. — Жена на материке, ждёт, когда он с мешком денег приедет. А ему здесь нравится, вот и мотается каждый год в отпуск.
Мы уже давно на ты.
— А тебя, Вася, как сюда занесло?
— Да я ещё пацаном был, школу кончил. Дружок дворовый заманил, в отпуск приезжал. Говорит: заканчивай курсы сварщиков, я тебе вызов организую, место в общаге, будешь хорошие деньги зарабатывать. А у меня ж мечта — купить хороший инструмент, ну, гитару, а это две — две с половиной штуки, да аппарат к ней — ещё две. И найти место в кабаке. А что? Четыре часа песен, пятьсот рублей.
— И как она, мечта?
— Ну как? Сюда не успел приехать, деваху встретил, красавица! Наташка. Женился, двое детей. Так они с тёщей — ни в какую! Хочешь играть, говорят, ткнись в областную филармонию, может, в какой ансамбль возьмут. А что такое филармония? Сами взвоют. Жизнь в автобусе: сегодня — один посёлок, завтра — другой… Прощай, семья!
— Да и кабак не каждый осилит… Сам знаешь…
— Вот и они: сопьёшься, Васька! Ну, вот мы вчера в кабаке здесь сидели. Они же играть не умеют, козлы! А талантливые музыканты пропадают…
Нет, не светит Васе ресторан. А что делать? Уже ведь и гитара японская куплена, за две с половиной. И вразнос не пойдёшь: жену, детей любит.
— Она меня отпускает — с мужиками проветриться, знает, что кроме неё, мне не надо никого. Мы, кстати, — оживляется Вася, — с Жаком-то играли в клубе, классно! А потом у них что-то случилось, оркестр отменили. Теперь там дискотека — танцы под магнитофон. Так молодёжь туда не идёт. А что? Слушать одно и то же. Мы вот думаем: летом, прямо на улице играть…
Мечты Василия прерывает Жак. На этот раз он не один.
— Татьяна Владимировна! — церемонно объявляет Жак. — Педагог из Ленинграда! — и подмигивает мне из-за спины педагога. После чего косит глазом на дородный бюст.
На Тане свободное синее платье. Садится на галантно подставленный стул, выпиваем за знакомство.
— Жак сказал, вы из Ленинграда? — говорю я, чтобы поддержать разговор.
— Месяц, как из отпуска.
Таня из Новгорода, приехала в Питер, в педагогический, поступила на географический факультет, жила в общежитии. Конечно, хотела зацепиться за Ленинград. И даже вышла замуж. Год прожили — всё хорошо. А перед самым распределением — коса на камень. Свекровь что-то обидное брякнула, с намёком на прописку. Вспылила, пошла в деканат и попросилась куда-нибудь подальше, «хоть на Колыму!». И вот она тут, третий год работает в синегорской школе. А муж с матерью остался. Вот так: 24 года, а за плечами уже судьба.
В районе у Тани уже много знакомых, таких же молодых учительниц из больших и малых посёлков. Знакомятся на совещаниях, потом ездят друг к другу в гости. В гостиницу пришла к двум подружкам из Оротукана. Те гуляют в номере этажом ниже.
— Веди их к нам! — говорит Вася. — А я пойду гитару поищу. Танцы будут!
Вася с Таней поднимаются, и тут же, следом за ними, Жак. Делает мне жест ладонью:
— Я ее — ща! В дýше!
Не знаю, случилось ли у них что-то в душе, но минут через пятнадцать появляются втроем — с Ларисой. Короткая чёрная стрижка, стройная, красный комбинезончик в обтяжку. Присела на краешек стула, пить отказывается. На сегодня хватит, печень не принимает.
Девушка, в отличие от Татьяны, с претензией. Спину держит прямо. Но вижу, что сидит, как на иголках. Потом, когда ушла, выяснилось, что выдернули её из компании, а пришла, чтобы посмотреть на меня — заезжего журналиста. Почти в музей. Побыла, стрельнула несколько раз крепко накрашенными чёрными глазками и растворилась.
Гитары Василий так и не нашёл. Расстроенный, уходит к себе. И Татьяна куда-то пропала. Гляжу на часы — а дело-то уже к полуночи. Хоть завтра и воскресенье, в гостинице свои правила.
— Ну что, Жак, отбой?
— Ты погоди. — Он показывает глазами на наш опустевший стол. — Надо бы ещё по чуть-чуть, залакировать. Я щас! Пять минут.
Приходит Жак в восемь утра — за своим тулупом.
— Ну, пока, друг! Мы на автобус, следующий только завтра. У нас будешь — заходи…
В одиннадцатом часу, когда я умываюсь, стук в дверь. На пороге крепко сбитая бабенция лет тридцати.
— А Женя здесь живёт?
Пришлось её огорчить…
Прошли годы. Станция построена, бывших гидростроителей северные ветры выдули кого на другие объекты, кого на родину — строить собственные дома. Где-то играет на своей гитаре поседевший Василий. А Татьяна, может быть, директорствует в одной из петербургских гимназий.
Большинство домов в Синегорье стоит теперь с пустыми глазницами окон, превратившись в памятники эпохи строителей коммунизма. Живут здесь только обслуживающий персонал ГЭС, снабжающей электроэнергией большую часть Магаданской области, да люди, обеспечивающие жизнедеятельность посёлка.
А где-то в многострадальной Одессе о зове Севера поёт своим внукам под гитару кудрявый Жак.
На снимке: Колымская ГЭС. Фото Владимира Чеховских
