Кот прыгал прямо у стены деревенской церквушки под ногами пёстрой фламандской народной толпы во время какого-то праздника…
Прыгал он на полотне одного из малоизвестных последователей Питера Брейгеля-старшего. Извивающееся тело кота выглядело неестественно вытянутым, более длинным, чем у обычных представителей кошачьего семейства.
Но недавно занесённый ветром судьбы в службу охраны Эрмитажа филолог Борис Крестовский уже успел привыкнуть к тому, что на очень многих музейных средневековых изображениях предметы и тела людей и животных имеют искажённые, с точки зрения современного человека, формы.
Когда Борис первый раз остановился у этой картины, его внимание привлёк отнюдь не кот (его он разглядел позднее) и не живописные образы крестьян Фландрии — ругающихся, торгующих, танцующих, жрущих, пьющих и пр. Борис почему-то обратил пристальное внимание на пролёт деревянной церковной колокольни, где звонари с огромным старанием, которое выдавали их напряженные позы, тянули верёвки наклонённых колоколов.
Взглянув на картину, Борис сразу услышал в душе мелодичный перезвон этих колоколов на площади сельской Фландрии. Только значительно позже Крестовский заметил на картине кота. И Борису показалось, что кошачье змеиное тело выгибалось в такт колокольному перезвону.
Но ещё позже наш герой обнаружил в Эрмитаже совсем другого кота — живущего вместе с другими членами кошачьего семейства в служебных помещениях рядом с комнатами Бориса и его сослуживцев. И этот кот был абсолютной копией фламандского. Он как будто сошёл с той самой картины. Звали его за вытянутое тело — Батоном. И имел он точно такую же серо-белую раскраску.
C явлением «двойничества» в Эрмитаже Борис был знаком. Некоторых эрмитажных сотрудников, узнаваемых на полотнах или в ликах скульптур музея, наш герой знал лично. В зале Августа античная скульптура римского императора имела лицо близкого приятеля Бориса, работавшего в той же команде, что и он. Однажды Крестовский сообщил ему об этом. Приятель почему-то вначале разозлился. А потом отправился к скульптуре. После чего его часто видели стоящим рядом с ней. Затем он уволился. Одновременно с этим событием или сразу после него скульптуру убрали из эрмитажного зала.
Но вернёмся к Батону. Кот имел незлобивый характер. Не делал никому ничего плохого. Был благодарен, когда его вкусно кормили. Спал наверху служебной лестницы в отдельной спальной корзине. Такие корзины с недавних пор стали иметь все эрмитажные кошки.
— Каждой кошке — отдельную квартиру, — шутил Борис Крестовский в эпоху внедрения корзиночной системы в кошачий мир Эрмитажа.
Борис рассказал своему другу, работавшему в одном из научных отделов, о сходстве Батона с фламандским котом. И друг, как-то будучи слегка навеселе после празднования юбилея одного из сослуживцев, решил показать Батону его двойника. Засунутого в сумку кота он благополучно пронёс через эрмитажные залы и вытащил перед картиной. Неизвестно, узнал ли Батон во фламандском образе себя, но от Борисова друга и картины убежал. И с большим трудом был найден забившимся под какую-то эрмитажную служебную лестницу. Для друга всё окончилось строгим выговором. А для Батона…
Через некоторое время Борис прочитал на доске объявлений в родном служебном коридоре следующий текст:
От тяжёлых внутренних повреждений, несовместимых с жизнью и вызванных ударом, умер Батон, любимый всеми белый с серым кот. Он жил на лестнице Малого Эрмитажа. Для выявления виновника и уточнения обстоятельств преступления просим всех сообщить в Канцелярию (по таким-то телефонам), кто видел кота во вторник с 12 часов до 14.
Борис был уверен: Батона прибило одной из тяжёлых металлических дверей, которыми недавно снабдили почти все эрмитажные служебные дверные проёмы. Кот скорее всего пытался проникнуть в закрывающуюся за каким-нибудь сотрудником дверь. И не рассчитал. Его было конечно жалко. «Но ведь это всё-таки кот, а не человек. Как можно писать о нём подобные трагические объявления?», — думал Борис.
За глаза все винили милицию. Милицейские комнаты в одном из эрмитажных тупиков были без окон, то есть даже не проветривались. Но кошки, как назло, избирали для своего базирования именно коридоры милиционеров, которые не могли не страдать от кошачьих луж, вони и пуха. Следовательно, милиция имела больше всего поводов для насильственных действий против кошачьего царства.
Прочитав объявление, Борис с «шутейными» намерениями подошёл к одному из знакомых милиционеров:
— Ну что, теперь вам никуда не деться!
Тот, даже не осведомившись, о чём идёт речь, и выпучив глаза, стал кричать:
— А причём здесь мы?!
— Раз ты так реагируешь, не спросив, в чём дело, значит это точно вы, — безжалостно пошутил Крестовский.
У милиционера начала дёргаться челюсть.
Борис был свидетелем того, как сотрудник хозчасти Рабиков (его, впрочем, все звали Рыбиковым из-за увлечения рыбалкой, рассказами о которой он проел мозги всему Эрмитажу) подошёл к смотрительнице и спросил:
— Ну что там с вашим котом? Нашли убийцу?
А смотрительница — все они котов просто обожали — сразу пошла на Рыбикова большой грудью:
— А тебе-то что? Может быть ты его и убил?!
Рыбикова спасла дверь мужского туалета, который был рядом.
На многочисленных подъездах музея и в служебных коридорах висели фотографии Батона разных лет и в разных позах с трогательными надписями, например: «Наконец-то, он нашёл место, где отдохнуть» (по поводу Батона, лежащего на каком-то раздутом мешке, вероятно с мусором). Больше всего Бориса поразила фотография, украшенная котом, сидящим на эрмитажном подоконнике близ «установленной» тут же репродукции одной из музейных Мадонн.
Когда в 12 часов дня ударил выстрел с Петропавловки, Борис чуть не прослезился, подумав: «Это в память Батона!», и понял, что подключился к эрмитажному психозу по поводу «безвременной кончины» кота…
В то воскресенье был какой-то большой церковный праздник. С колокольни Петропавловского собора через Неву доносился до Эрмитажа радостный перезвон колоколов. Услышав его, Борис сразу же вспомнил фламандскую картину с сельским гуляньем, сопровождающимся колокольным звоном, и о двойнике Батона под церковной стеной. Крестовский отправился к картине. Она была всё той же. Так же били в колокола фламандские мужики и так же разнузданно веселился народ на деревенской площади.
Но… кота не было. Не было — и всё. Как ни старался отыскать его Борис, как ни тёр он глаза одним своим кулаком, другим пытаясь стучать себя по лбу. Благо в галерее нидерландской живописи в то воскресное утро было очень мало посетителей.
