Стою, прижавшись к дереву спиной, час стою — когда же этот Сеппо Коскинен вынесет лосося? Сеппо — неси, твою финскую мать, уже нам этого чудесного лосося! Коскинен — мы пришли-и, самое время! Э-э-й! Мы тут. Давно!
Моё имя Арто. Между собой они меня так зовут, потому что ко мне лично так никто не обращался. Считается — целее будут. Живу пока тут. А раньше меня звали Мишка Косолапый. Пока я жил на той стороне границы.
На той стороне много комаров и шумных дачников с огромными, но полупустыми вёдрами под грибы. Дачники специально одеваются в одежду неприметных цветов, чтобы я и грибы их не видели, и чтобы вываливаться из кустов перед моим носом — поорать от страха. Или посвистеть в свисток, или того хуже — разбрасывать стрелючие петарды. Тогда все начинают бежать в разные стороны. Вам что — не одеться во что-то поярче, песен заранее не попеть? Чтобы я издалека услышал и не подходил.
Там, где я был Мишкой Косолапым, считается, что я денно и нощно мечтаю только о ягодах и муравьях. Нет, отвечу я вам! Думайте что хотите, но я преданно люблю лосося!
Я сплю и вижу мясо лосося, когда просыпаюсь — тоже вижу. Вот вы — любите лосося? Икру? Красные, жирные, тающие во рту кусочки. Обгрызть хребет.
За мясо лосося я продал Родину шесть лет назад. Протиснулся под колючей проволокой, перепрыгнул в три прыжка контрольно-следовую полосу. Узкую полоску, что разделяет тучи комаров и стада лососей. Правее в ту ночь шла группа переодетых иракских нелегалов, а в обратную сторону, как всегда, тётя Зина домой — она десять блоков сигарет на продажу носила. Зина, никогда не оставляя следов, продаёт Родину частями, блоками, без акцизных марок.
И Машка моя, тогда ещё Косолапая, со мной под проволоку пошла. По правде — она первая. Только никому не говорите. Она уломала переезжать, она запах лосося за шестьдесят километров учуяла, она весь загривок проела — пора валить! Или одна уйду, говорит… За это я зову её теперь — Хелка. Да, она святая! А дома бы так и осталась для всех — Косолапая Машка. Как вам?
По ту сторону границы, где Машка спала под корягой, она приносила мне зимой по одному медвежонку. Могла и два, но похилее. На бруснике, лесной падали, да муравейниках много не наприносишь. Но здесь, но на лососе, — всегда по три штуки.
Все удивляются — как это она поднимает по три медвежонка? По целых три! Отвечаю — лосось! Вас бы так всех кормили, а не полупустые ведра и полчища кровососущих кругом — тоже бы по тройне каждый год.
Здесь Хелке даже спать обидно — наверняка, в это время проносят мимо самое вкусное!..
Сеппо! Ты, это, выноси уже! Сразу весь мешок, не надо его разбрасывать по поляне. Вот сюда выкладывай. Хороший кадр получится. Я и мешок лосося! Могу его загородить телом, чтобы просто — Я. Хочешь, сделаю угрюмый вид — глаза звериные красные, холка торчком, когти нараспашку, что там ещё, как надо-то?.. Если что, пацанов всех троих позову, они будут возле мешка радостно кататься. Как бы картина — мишки играют в высокой траве, а мешок из кадра вырежешь потом или зафотошопишь. Сеппочка, короче — выходи!
Устал стоять возле этой, намазанной мёдом чуть не до макушки, сосны. Уже и подрал её когтями, и вытерся об неё весь. Мёд хороший ты в этот раз принёс, думаю, липовый. Душевный ты мужик, Сеппо! Сам-то что ж не потрёшься возле меня? Давай, не боись — своих не трогаем. Вылезай из вагончика своего фотографического с шестью бойницами-окнами для фотокамер.
Знаю, что у вагончика хозяин не ты. Знаю, что посидеть вечер стоит 60 евро, а сутки — 120. Догадываюсь, что лосось у тебя покупной, а сам ты, кроме как фотографировать, ни фига не умеешь. Но я тебя уже столько лет люблю! Лишь одного по эту сторону границы. Не выходишь?
Ладно, сейчас сам к тебе в вагончик закачусь.
А откуда у тебя столько денег, чтобы здесь столько лет отсидеть? Постой-ка, дверь открою. Погоди, загляну, залезу всей мордой внутрь.
Ах, так ты не один! А куда голландец этот полуодетым-то на мороз побежал? Напарник твой? А, просто фотограф? Чего суетный такой — мы ж тут все свои. Далеко побежит, зря я Хелку заранее о нём не предупредил — её встретит в той стороне, так и будет день бегать. Ну, я ж не знал.
А мешок мой, наш то есть, где? Лосось наш, мой? Помочь вытащить? Сам, ну ладно, только не томи уже, давай. Я вон там буду.
Гляди, а камера голландца так и продолжает тарахтеть как пулемёт. Его нет, меня у дерева нет, а фотографий куча — есть! На них он, убегающий, наверняка хорошо получился.
Сеппо, останови его камеру, а то память у неё лопнет. Свою камеру? Да — как хочешь. Могу прямо тут в дверях вагончика улыбнуться. Только тебе! Могу всех своих позвать. Знаешь, я тут подумал, глядя изнутри через окно вагончика этого, то-то на конкурсах ваших всемирных, на половине фотокартин я, моя Хелка со всеми прошлыми детьми и вот те четыре сосны всегда запечатлены. В различных ракурсах, разными заморскими авторами — но я и сосны мои почти с одной точки съёмки. Вот ведь. Я — звезда!
Ладно, я пошёл. Выноси лосося, не гневи душу. Да, забыл сказать, меня не будет тут пару недель, поведу мелочёвку свою на историческую Родину. Комаров настоящих покажу, да мемориальную берлогу, в которой прадеда их спящим завалили. Порычим там на грибников в камуфляже — мы ж должны лютым зверьём слыть. Кто же будет твои фото восторженно разглядывать, если мы ручными окажемся поголовно?
