Жил в нашем городе писатель Саша П., личность яркая, совершенно неординарная…
В прошлом, ещё до формирования трёхслойного пирога, я имею в виду ясную и чёткую схему организации и систематизации общества в Двадцатом веке, а именно: рабочие–прослойка-интеллигенция–крестьяне, —был Саша П. боцманом со стажем.
Он имел прокуренные усы, свёрнутый в боях на бок нос, обладал красным и шершавым, наподобие тёрки, лицом и татуировкой, покрывающей всё его жилистое тело. Конечно, он обладал хриплым и зычным голосом и виртуозным умением петь матерные песни, что всегда отличает и характеризует уважающего себя боцмана.
Однажды — где и когда, не знаю — муза посетила Сашу П., и он стал писателем, а стало быть, интеллигенцией. Его незаурядная внешность, буйная раскованность при употреблении алкогольных напитков поразили сердце бывшей дворянской девушки, пригревшей Сашу П. в коммунальной квартире, где она проживала вместе со своей матушкой.
Дворянская матушка была оснащена черепаховым лорнетом, что было явным атавизмом, так как все граждане уже давно перешли на очки, если в них нуждались. Саша П. с возмущение констатировал, что его тёща через буржуазный лорнет имела наглость, приоткрыв дверь, молча рассматривать Сашу П. во время его регулярных прогулок в голом виде по нескончаемому коридору коммуналки.
Но это, так сказать, небольшое лирическое отступление и к дальнейшему повествованию отношения не имеет…
Саша П. на правах сформировавшегося интеллигента получил ответственное задание — отправиться в глубинку, чтобы оценить работу самодеятельности в этой дремучей местности. По словам Саши П., отыскать этот отдалённый и малоизученный объект помогло только его боцманское чутьё и умение ориентироваться в экстремальных условиях.
И вот он, разогретый местным самогоном, занял место в первом ряду маленького бревенчатого клуба, до отказа набитого зрителями. На крохотной клубной сцене разыгрывалась, а не пелась «Русалка».
Всё шло поначалу гладко, но папа-мельник к третьему акту успел надраться до изумления и впал в буйство. Шум за сценой заглушал реплики актёров на сцене, создавая ситуацию, в которой было непонятно, то ли это так задумано и является режиссёрской находкой, то ли мельник не совсем здоров.
Мнения зрителей разделились, но большинство склонялось к тому, что так и задумано. В это время за сценой бдительный библиотекарь вместе с агрономом-режиссёром рискнули здоровьем и ухитрились загнать расстроенного мельника в чулан, успешно заложив дверь засовом.
Срочно был загримирован и облачён в лохмотья библиотекарь, отдалённо знакомый с текстом роли, но самоотверженно принявший на себя этот творческий крест. Но когда он, после продолжительного антракта (больше часа), в великом смятении робко вышел на сцену, изначальный мельник благополучно вышиб засов и в крайне разгорячённом состоянии внезапно ворвался на сцену, очень невежливо отстранив соперника-библиотекаря. Затем рванул к рампе, передавил несколько на ней лампочек, которые эффектно грохнули, и замер, покачиваясь на краю сцены, вперив налитые кровью глаза в оцепеневших зрителей.
Внезапно он воздел руки к красной бархатной падуге, утвердился на одной ноге, другую поджав наподобие задремавшей цапли и, великом отчаянии, обливаясь натуральными слезами, изрёк:
— Какой я, так меня-растак, мельник? Я — ворона! — И ловко каркнул, помахав воздетыми ручищами.
Он остался недвижим в этой выразительной позе, заслонив собой всю сцену, виднелись только недвижные ноги библиотекаря-мельника в ботинках на микропористой подошве.
Зал грохнул овацией, и один лишь Саша П. всё опошлил, так как заржал во всё горло и свалился в проход между рядами.
Его бестактный порыв не нашёл отклика у зрителей. Потрясённые душераздирающей сценой великих страданий папаши-мельника, зрители стали покидать зал, огибая валявшегося на полу Сашу П. и явно ему не симпатизируя.
…Рассказывая нам эту впечатляющую историю, Саша П. опять заржал, но, оказывается, ржал он, вспоминая, как подлинный мельник, накаркавшись и встав на обе ноги, ловко, наповал, уложил на пол соперника-библиотекаря.
