В этом сочинении события не выдуманы. Что же касается места, где они происходили, автор гарантирует абсолютную точность описания до мельчайших деталей. Но имена, конечно, изменены.
— А-а-а-а! — кричала Мария.
Звук достигал высокого свода часовни, растекался к стенам, сложенным из старинного тёмно-красного кирпича, скользил вниз, ударялся о коричневые плитки цементного пола, имевшего заметный наклон к центру, частью уходил в сливное отверстие, а частью отражался от промытой поверхности пола и возносился к своду.
Схватки следовали одна за другой, звук не успевал затихать, и часовня звенела нестерпимой болью Марии.
— А-а-а-а!
В просторной часовне не было ни одной живой души, да и не должно было быть, ибо часовня давно служила моргом при огромной психиатрической больнице, известной всему городу.
«Попасть на Пряжку» означало совсем не то, что заключено в этих безобидных словах, ведь Пряжка — это небольшая речка в западной части Питера. «Попасть на Пряжку» было знаком большой беды, крушением всех надежд, изломом судьбы, за которым кончается нормальная жизнь и начинается бессрочное заточение, тоска бессилия и бесправия.
До семнадцати лет Мария жила в деревне, к тяжкому труду была приучена с детства и, когда тётка позвала её в Питер, поехала охотно — интересно пожить в большом городе. Да и одним едоком в семье станет меньше.
Тётка — родная сестра матери — работала уборщицей в больнице и туда же пристроила племянницу. Начальнику, от которого зависел приём на работу, Мария понравилась: скромна, крепка в кости, да и происхождение подходящее.
К «пряжечным» обитателям она быстро привыкла и не видела разницы между ними и людьми за больничным забором, стенами и решётками. В больнице Марию любили за доброту, котороая всегда греет душу и облегчает страдания любому, кому выпало счастье познать её спасительную силу… Свою работу она выполняла честно, не лукавя, не стараясь что-либо выгадать для себя.
Несколько лет Мария работала на разных отделениях, недолго училась на курсах при самой больнице, а затем её перевели на работу в морг. Она по-крестьянски просто относилась к таинству смерти и не боялась покойников.
Революция отменила религию, многие храмы и часовни уничтожались, а оставшиеся превращались в склады, мастерские, иногда — в клубы и музеи. Часовню при больнице без больших хлопот приспособили под морг.
В бывшей алтарной части Божьего дома были сооружены два широких добротных постамента. Они были отделаны «под мрамор» и служили больничным покойникам последним ложем на грешной земле. Окна в часовне были высокие, красивые, стрельчатые, стёкла в них, выше человеческого роста, закрасили белой краской.
…Был март одного из предвоенных годов. Приближался женский праздник 8 марта. В больнице он праздновался бестолково и шумно, ибо женщин-врачей, сестёр и санитарок было не сосчитать. То ли по случаю праздника, то ли по какой другой причине, но покойников в морге не было.
Мария, раскрасневшись от жары (ещё крепко топили) и быстрой, сноровистой работы, занималась уборкой в бывшей часовне. Сбросив с себя всю одежду, она накинула на голое тело синий больничный халат, оставив на ногах шерстяные носки деревенской вязки и глубокие удобные при работе галоши.
— Виду не показывай, ты любовь моя… — негромко напевала Мария любимую с детства песню.
Она не слышала, как тихо открылась входная дверь и кто-то аккуратно запер её на засов. Внезапно она почувствовала, что сзади её обхватили крепкие мужские руки. Человек, обнявший её, тяжело задышал и начал медленно подталкивать к одному из постаментов.
— Марьюшка, Марьюшка, — неровно шептал мужчина, одной рукой обнимая её за талию, а другой бережно гладя её голые груди с твердеющими сосками.
Мария не испугалась, не закричала и не вырывалась — она сразу узнала Потапыча.
Он ей давно нравился. Серьёзный сорокалетний мужчина в милицейской форме, в портупее и с кобурой на боку. Был он высок, жилист, черноглаз, в движениях нетороплив, говорил приятным негромким голосом.
И Мария приглянулась Потапычу. Служил он в ближайшем к больнице милицейском отделении и водил, когда нужно, в неё «придурков». Звание это ничего общего с профилем больницы не имело и относилось к гражданам буйного поведения, которых надлежало временно поместить за решётку — то ли тюремную, то ли надзорной камеры психбольницы.
Весь последний год Потапыч не упускал случая заглянуть в больничный морг, чтобы повидать Марию, потолковать о городском и деревенском житье-бытье. Потапыч тоже был родом из деревни и считал себя вроде как земляком приглянувшейся ему девушки.
Однажды он повёл её в кино. Показывали «Весёлых ребят». Потапыч с Марией дружно хохотали, и этот поход очень их сблизил. Потом он угостил Марию мороженым и с удовольствием смотрел, как она ест, а вечером проводил до дома.
К себе она Потапыча привести не могла, так как жила с тёткой, её мужем-пьяницей и кучей их ребятишек в одной большой комнате — за ситцевой занавеской, где стоял её топчан. Квартира была коммунальной, огромной, беспокойной.
…Всё так же тяжело дыша, Потапыч почти донёс Марию до ритуального ложа, одной рукой ловко расстелил на нём ватник, который раньше Мария положила на край, и начал расстёгивать портупею. Последнее, что Мария запомнила после того, как Потапыч поднял её на вытянутых руках и уложил на ватник, — громкий стук кобуры с наганом о цементный пол и мягкое шмяканье её свалившихся галош…
— А-а-а-а! — кричала Мария.
Она ведь знала, что вот-вот должна родить и не стоило бы ей никуда идти. Но не удержалась и пошла в больницу — поздравить с праздником тётю Дашу, которая заменяла Марию после её ухода в декрет.
Тётя Даша работала в больнице с незапамятных времён и была горькой запойной пьяницей. Если бы не золотые руки и готовность выполнить любую работу — убрать загаженный туалет, отстирать грязное бельё, помочь в чёрной работе на кухне — её бы давно выгнали с работы.
Когда у Марии начались схватки, тётя Даша уложила её всё на тот же постамент (на соседнем по стойке «смирно» лежал старик-покойник — видать, из военных) и подстелила первые попавшиеся под руку чистые тряпки. А сама побежала за врачом или сестрой, сообразив, хоть и с пьяных глаз, что Мария будет рождать младенца здесь, в морге.
Так в ночь под Рождество появился на свет Божий очень известный в Питере человек. Ну, очень известный! Но что может добавить даже его славное имя к не размыкаемой связке Вечности: Жизнь–Любовь–Смерть–Жизнь?..
Коль скоро мы живы, а смерть звать не надо — сама придёт, то просить у Бога надо только одного — любви. С ней и жизнь будет не напрасной, и смерть станет не страшна.
Дай-то нам Бог…
