Жизнь то и дело подкидывает нам такие анекдотцы, что хоть сейчас пиши рассказ. Но мы, посмеявшись или поогорчавшись, ленимся это делать. И лишь иногда коротенько записываем сюжет…
Страшная месть
Это случилось в городе Орске Оренбургской области.
В разгар зимы некий владелец личного автомобиля, подъезжая к гаражу, вдруг увидел на улице свою застарелую зазнобу. Недолго думая, он усадил её к себе в машину, привёз в гараж и — чтобы не засветиться — запер «буквально на десять минут», а сам понёсся в ближайший магазин за коньяком и конфетами.
Уже вечерело, и надо ж было такому случиться, что горе-Дон Жуан в темноте, перед самым гастрономом, поскользнулся, упал и… — тяжелейший перелом ноги. Вмиг собралась толпа, вызвали «Скорую», которая и увезла пострадавшего в больницу. Там наложили гипс и ввиду сложного перелома подвесили ногу на вытяжку.
Первой прибежала в больницу жена. Но разве ей можно сказать, что у тебя в гараже заперта любовница? Бедняга стал упрашивать, чтобы она позвала лучшего друга. Однако дело было уже к ночи, и потому друг явился лишь наутро.
Тем временем несчастная молодая женщина, просидев целый вечер и ночь в промёрзшей железобетонной коробке (а зимы на Южном Урале, как известно, крайне суровы), посчитала это заключение садистской шуткой. Пытаясь хоть как-то согреться и к тому же отомстить за своё унижение, она вооружилась монтировкой и изувечила в автомобиле всё, до чего дотянулась.
К той минуте, когда утром приятель незадачливого любовника принялся отпирать гараж, «Жигулёнок» представлял собой груду металлолома. Но и этого узнице было мало: едва, наконец, отворилась дверь темницы, она, приняв своего спасителя за тюремщика, со всей силы, не глядя, врезала ему монтировкой по голове.
Так на утро в травматологическом отделении больницы появился ещё один пациент.
«Где тут заклеймить… этого…Соленина?»
Это было в конце зимы 1974 года, на заре моей туманной юности. Я сидел за большим редакционным столом (в «Скороходовском рабочем»), просматривал свежие газеты. Вдруг дверь приоткрылась, и в редакцию нерешительно вошёл Александр Афанасьевич А., один из старейших рабочих обувного объединения «Скороход».
Человек он был работящий, добрый, сметливый в своём сапожном деле, но не отличался большим умом. Этот недостаток выражался, в частности, в том, что за свои шестьдесят с лишним лет Александр Афанасьевич так и не научился ясно и чётко выражать даже простейшие мысли, отчего производил впечатление несколько косноязычного.
Теперь он вошёл к нам в редакцию и, вертя по обыкновению в руках какой-то кусок кожи, вежливо поздоровался:
— Драсс. — А потом начал мяться: — Я это… мне бы тут… Соленина.
— Какого Соленина? — на «Скороходе» я знал две-три сотни человек, а по фамилиям и того больше. Никакого Соленина среди них не было, а уж у нас в редакции и подавно.
— Ну, этого… который… ну, все его…
Я снова ничего не понял.
— Ну, которого… клеймить.
В недоумении пожав плечами, я прибег к испытанному средству:
— Просто я, наверное, не в курсе дела. Вы пройдите в соседнюю комнату к редактору. Вам там подскажут.
И он, довольный, что его дело хоть немного продвинулось, отправился к редактору.
После выяснилось, что оказывается, старик приходил за речью, которую по поручению парткома ему должны были написать в редакции и с которой он должен был выступить на митинге по случаю выдворения из СССР Солженицына, своего, кстати, тёзки.
Здесь всё было фантастикой— и то, что человек даже не знал точно фамилию того, кого следовало ему публично облить грязью, и то, что он сам знал — «заклеймить надо», и то, что готов был сделать это по одному лишь приказу, ну, и, наконец, что дело это догадались поручить столь замечательному оратору.
